Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

– О’кей, – кивают они. – Почитаем… Но для начала запомним: Marina Tvetaeva… О’кей.

Двигаюсь дальше. «Вот так, о’кей-хоккей, – с досадой шепчу про себя. – Цветаеву-то здесь и не знают, а если даже и знали, то наверняка позабыли…»

Но, как оказалось, я был не прав. Заметив на одном из перекрёстков какую-то женщину, одиноко спешащую в моём направлении, решаю её подождать, чтобы раздобыть нужную информацию о дальнейшем маршруте следования. Поравнявшись, мы здороваемся, и уже через минуту нашего с ней непонятного разговора на смешанном языке из букета русско-чешско-английских фраз становится ясно, что общение с моей новой попутчицей на любом языке и диалекте ничего не даст: Алина Павликова (именно так представилась женщина) может разговаривать только на родном чешском. Была ещё одна загвоздка. Поняв, что спасительный английский не поможет, перехожу на русский, и тут выясняется, что собеседница великий язык Чехова понимает так же, как я гениальный Гашека. Покажите мне того, кто сказал, будто чешский – тот же русский, но слегка изменённый… Враки! Чешский – совсем не русский.

Тем не менее, несмотря на странность нашего общения (не позавидовал бы я тому, кто случайно мог услышать нашу тарабарщину!), минут через десять между нами устанавливается неплохой диалог. Мне удалось узнать, что шестидесятитрёхлетняя Алина – уроженка Вшенор; как когда-то и я, она носила пионерский галстук, помнит кое-что о «дедушке Ленине» и Клементе Готвальде, да и вообще, русские – хорошие люди, заявила моя новая знакомая. И на этом спасибо, отшучиваюсь я.

Потом огорчённо сетую, что многие чехи до сих пор поминают нам шестьдесят восьмой год и советские танки на Вацлавской площади в Праге. Как будто, говорю, кроме тех танков не было ни разгрома нацистов, ни братской помощи «русских братушек».

– Действительно, что же старое ворошить? – соглашается Алина. – Что было – то было. Нынешнее поколение, в большинстве своём, знает об этом лишь из рассказов старших. То – грустная страница наших отношений, и она не имеет ничего общего с сегодняшним днём, не правда ли?

Конечно, киваю головой, понимая, что с попутчицей мне здорово повезло. И тут я узнаю, что с Алиной Павликовой мне повезло не просто здорово, а несказанно! К моему облегчению, женщина поведала, что о Марине Цветаевой, конечно же, много наслышана, хотя стихов её никогда не читала. Не любит она стихов. Всю жизнь как-то не до стихов было. А вот где во Вшенорах жила поэтесса, знает хорошо – по соседству с её домом. (Вот так удача!) Нужно показать? Запросто, правда, идти не близко, в гору. Да хоть через две горы, вновь шучу, и мы ускоряем шаг…

– Посмотрите, на этой вилле когда-то собирались все русские эмигранты, проживавшие в окрестных деревнях, – показывает Алина на красивый трёхэтажный особняк старинной постройки.

– Насколько понимаю, это и есть знаменитая «Вилла Боженка», принадлежавшая Чириковым?

– Да, так и есть, – радостно кивает мой гид. – Вот здесь они все и собирались, и Цветаева тоже…

Действительно, передо мной та самая вилла, о которой столько написано и упоминания о которой частенько встречалась в эмигрантской переписке как Цветаевой, так и Эфрона. Перед глазами мелькают странички живой истории…

«Во Вшенорах, наискосок от лавки пана Балоуна, стояла красивая „Вилла Боженка“, большая, вместительная дача, – вспоминала Ариадна Эфрон. – Её снимали пополам многодетная семья писателя Е.Н. Чирикова (все его дети были взрослые) – и вдова Леонида Андреева, Анна Ильинична, с Ниной, молодой, красивой дочерью от первого её брака, и с тремя детьми-подростками от брака с Андреевым: Верой, Саввой и Валентином…

В большой – громадной – всеми громадными окнами глядевшей в сад комнате Анны Ильиничны иногда собирались литературные „посиделки“ – одни читали, другие слушали…

На чириковской половине жилось добродушно, естественно, без гнёта, хотя, как в каждой большой и очень дружной семье, были и трения, и неполадки, и страдания. И тоска.