Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

Бывало, «ставили к стенке» и своих, заброшенных в Испанию тем же Эфроном со товарищи. Когда ничего не подозревавшим «добровольцам» ставилась задача кого-то подло убить, они в лучшем случае роптали; но были и такие, кто посылал кураторов куда подальше. Тогда стреляли в них. Война спишет всё, ухмылялись орловцы. Действительно, испанская война «списала» столько, что оставленных после неё «белых пятен» хватило бы на десяток гражданских войн иного толка.

Такой оказалась суровая правда эмиграции Сергея Эфрона, ставшим к концу тридцатых активным участником советской контрразведки – этаким важным винтиком в хитроумном и чётко отлаженном механизме советской резидентуры за рубежом. Будь рядом его боевые товарищи из Добровольческой армии, они как минимум не подали бы предателю руки. Скорее, просто бы по-тихому придушили…

* * *

Семейный нарыв, наливавшийся почти десятилетие, лопнул в марте 1937-го. В разгар сталинских репрессий, когда москвичи умирали от одного лишь звука подъехавшего к крыльцу зловещего «воронка», в Париже нашлась, возможно, единственная «песчинка в море», помчавшаяся в эту самую Москву «строить коммунизм». Её имя… Ариадна Эфрон, дочь поэтессы Марины Цветаевой и «чужого среди своих» Сергея Эфрона. Отъезд дочери стал результатом влияния отца, который (она всё знала и гордилась этим!) работал на советскую разведку. Аля не захотела «прозябать в сторонке»; её место, как она считала, только в СССР, где проживают «настоящие люди» – советские[82].

При расставании на парижском вокзале 27-летняя девушка сияла от счастья. И Алю можно было понять: ведь она совсем «не прозябала в Париже», успев кое-что сделать и для Советской России. Например, сумела создать молодёжную группу «Союза возвращения на Родину». (Можно только догадываться, сколько молодых ребят было оболванено этим самым «Союзом».)

По приезде в Москву она поселяется в крохотной коммуналке своей тётки (сестры Эфрона) и буквально засыпает родителей восторженными отзывами о Советском Союзе. «В моих руках мой сегодняшний день, в моих – моё завтра, и ещё много-много-много бесконечно радостных завтра», – пишет она, будучи словно в каком-то пьяном угаре. И, по-видимому, совсем не ведала, что этих «радостных завтра» в её жизни не так уж и много, а если быть точнее – совсем ничего.

Прочтя её очерк «На родине», вышедшем в первом номере журнала «Наша Родина», русские эмигранты онемели: они и не подозревали, что в Москве так же хорошо, как, к примеру, в Париже или Нью-Йорке. Роман Гуль, Сергей Мельгунов и прочие русскоговорящие журналисты постоянно пугали совсем другой Москвой – чудовищной и страшной на расправы. (В разгар репрессий подобные «заказухи» вошли в обиход. Нечто подобное, к слову, о Москве написал возвратившийся на родину Александр Куприн.)

Аля Эфрон первой добежала до мышеловки с сыром, устроенной русским эмигрантам большевиками. Бедняжка, она совсем не знала изнанку жизни, в которой сыр зачастую бывает простой бутафорией…

* * *

Итак, Эфрон и Цветаева оказались в самой гуще безжалостной войны двух контрразведок. То был смертельный симбиоз паутины и мясорубки. Причём Сергей стал одним из её активных участников.

Ситуация усугублялась тем, что в Москве началась тотальная «чистка» аппарата НКВД, в том числе – его Иностранного отдела. Разведчиков в спешном порядке отзывали домой. На родине их тут же арестовывали, бросали в тюремные подвалы, где с ними начинали работать опытные костоломы; всё заканчивалось расстрелом – в камере или в какой-нибудь Коммунарке. Война скорпионов.

Понимая всё это, некоторые, из наиболее отчаянных, возвращаться отказываются. Как, например, поступили ушлые разведчики Александр Орлов и Вальтер Кривицкий (первый возглавлял советскую резидентуру в Испании, второй – резидентуру в Западной Европе).