Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

Документально подтверждено, что первый допрос (22 октября) длился почти восемь часов!

Когда Цветаеву вызвали в полицию вновь (27 ноября), на вопрос: «Где теперь пребывает ваш муж?» – Марина ответила: «Уехал в Испанию». Удобная версия, не правда ли? Не вызывает сомнений тот факт, что версию ей подбросили мужнины коллеги из «Союза возвращения на Родину». Ведь если так, то получалось, преследовать Эфрона было, в общем-то, не за что: человек уехал добровольцем воевать в Испанию.

Вообще жену предполагаемого преступника в этот раз потревожили совсем по другой причине: Цветаева была специально вызвана для опознания почерка Сергея. Дело в том, что в распоряжении полиции имелись рукописные копии телеграмм, написанных по-французски и подписанных одним именем. Одна из них была послана из Парижа некоему Вадиму Кондратьеву, находившемуся в Мартиньи:«Приезжайте в Париж. Жорж». Городок Мартиньи – всего в каких-то шестидесяти километрах от того злополучного места, где был изрешечён пулями Рейсс. Получив телеграмму, Кондратьев спешно покинул Мартиньи.

Другая телеграмма (тоже за подписью «Жорж») была послана Эфроном несколькими месяцами ранее: адресовалась Ренате Штайнер. Копии этих телеграмм и были предъявлены Цветаевой.

Мужества Марине было не занимать: она не только не подтвердила почерк мужа, но и, не моргнув глазом, обеспечила Сергею алиби, заявив, что все те смутные дни они проводили вместе на атлантическом побережье. Впрочем, больше её особо и не тревожили.

Однако всё оказалось намного сложнее. Убийство Рейсса, возможно, прошло бы незамеченным, если б следствием не была обнаружена прямая связь между этим преступлением и похищением генерала Миллера. Вот что писала об Эфроне парижская газета «Возрождение»: «…между ним и Скоблиным существовала определённая связь и что Эфрон по поручению ГПУ принимал участие в „мерах по ликвидации нежелательных элементов“».

Знала ли обо всём этом Цветаева? Тогда уже знала. Эфрон перед своим бегством просто-напросто не мог не посвятить супругу во что-то. И она ведёт себя так, как и подобает любой жене: пытается защитить мужа. Но Марина не только защищает – она делает ещё один шаг: подает прошение… о возвращении в Советский Союз[95].

Что послужило причиной написания этого прошения? Исследователи-цветаеведы, съевшие на этом не один пуд соли, приводят десятки всяческих причин и доводов. Будем довольствоваться малым, но основным.

Во-первых, как жена большевистского агента-провокатора, да ещё замешанного в громком политическом убийстве, она подверглась настоящей травле со стороны земляков-эмигрантов. Цветаеву не брали печатать ни правые, ни левые, ни даже далёкие от политики люди. От поэтессы отвернулись даже те, кто в своё время считался чуть ли не другом семьи. Например, некто Сверчинский, работавший с Эфроном в «Евразии», а теперь обливавший бывшего приятеля ушатами грязи.

Во-вторых, Марина понимала, что находившиеся в России дочь и муж стали невольными заложниками режима. Поэтому, как считают некоторые, когда ей кое-кто посоветовал написать прошение, то незамедлительно отправилась в советское посольство. У Цветаевой, по сути, не было выбора. Спокойно жить в среде русской эмиграции она уже не могла: затравленная и без средств к существованию долго бы не продержалась. Как будет жить в сталинской России, не представляла. Если бы от этого не зависела жизнь близких, Марина, несмотря на трудности, наверняка бы никуда не поехала. А так – «из огня да в полымя»…

Мне Франции нету милее страны
И мне на прощание слёзы даны.
Как перлы они на ресницах висят.
Дано мне прощанье Марии Стюарт.

Из воспоминаний Нины Берберовой:

«М.И. Цветаеву я видела в последний раз на похоронах (или это была панихида?) кн. С.М. Волконского, 31 октября 1937 года. После службы в церкви на улице Франсуа-Жерар (Волконский был католик восточного обряда) я вышла на улицу. Цветаева стояла на тротуаре одна и смотрела на нас полными слёз глазами, постаревшая, почти седая, простоволосая, сложив руки у груди. Это было вскоре после убийства Игнатия Рейсса, в котором был замешан её муж, С.Я. Эфрон. Она стояла, как зачумлённая, никто к ней не подошёл. И я, как все, прошла мимо неё»[96].