Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

— Нет, нет, я совсем не гожусь для физической работы! Можете ли вы себе представить Шопена, пилящего дрова?

Она молча отвечает:

— Нет, но еще меньше — Шопена, глядящего, как пилит Жорж Санд.

Он зевает, часами рассказывает о Джалаловой — о ее любовных историях, о ее бесцеремонности с ним и о его — Милиоти — служении ей.

— Я забочусь о Джалаловой, вы заботитесь обо мне… Она топит печечку, разогревает или варит ему ужин, пилит, рубит.

— Вы еще молоды! Вам нужно оперы, дуэта.

— Да, если из любви выкинуть дуэт, что останется от акта?

«Эту реплику — впрочем — удерживаю».

— Умны, умны, не ум, а умище, а все-таки — женщина! Молча:

— Я вам никогда не обещала быть мужчиной!

Он острослов. О большевиках:

— Ну, да, — ясно. Каторжане — и перенесли сюда всю каторгу.

Она, прижимаясь к его полушубку:

— Что дороже: мужчина или овчина?

— Овчину можно продать, мужчину — предать!

Наговорил, что царской крови — потомок Комненов! — насказал о происхождении от герцогов Беррийских — какие-то боковые ветви — медальоны с миниатюрами, найденные где-то на чердаке — чорт знает чего наговорил! — с три короба наговорил! — и «с какого блюдца я пил чай у Врубеля» — и дружил с Борисовым-Мусатовым — и брат (признанный художник) всё у него взял — а я, как дура… Боже, до чего это похоже на Т<ихона> Ч<ури>лина! <…> А было в нем неотразимое обаяние: поднятая голова, опущенные глаза, кудри, иронический узкий рот, чудесный безобидный безудержный — дурацкий! — смех, любовь к 30<-м> годам (XIX века. — И. Ф.), обожествление Ж. Санд — прелестная французская речь («при часах и при цепочке!») — и то, что «художник», и то, что когда-то был красивым и богатым. — И 45 лет (почти на 20 л<ет> старше меня) и то, что я «последняя любовь». — О, дура! <…> Я не брезглива: потому и выношу физическую любовь.

Аля потихоньку поправляется. Знакомые люди Марину с Алей с утра уводят из дому, кормят, оделяют спичками, крупой, мукой, башмаками, не отпускают и обижаются на благодарности.

Но вот потрясающая неожиданность — письмо, вложенное в двери борисоглебского дома.

Ростов Н/Д.

28.120 (ст. ст.) М<илостивая> Г<осударыня> Марина Ивановна. Пишу Вам по поручению С<ергея> Яковлевичах Он был у нас приблизительно числа 23-го декабря (по ст. ст.) Выглядел он очень хорошо и чувствовал себя отлично. С<ергей>Я<ковлевич> просил передать, что прямо умоляет Вас ехать в Ф<еодосию> или в К<октебе>ль. Он сказал, что Вы знаете, где там надо устроиться.

Если в К<окте>бель поедете, то там остановитесь у М. В<олошин>а. С<ергей>Я<ковлевич> сам хотел написать, но был у нас очень недолго, сильно спешил.

Был и звонок художника Кандаурова: Сережа — жив. Она предельно взволнованна, ликует, молится: