Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

Асе казалось — Марина радуется за нее. Наверное, так оно и было. Пользуясь отсутствием отца, обе привели в трехпрудный дом возлюбленных — Сережу и Бориса. Мать последнего отчитывала Асю по телефону (1-81-08), только что поставленному в доме. Этой женщине кто-то сказал, что соблазнительница ее сына — дама тридцати пяти лет.

На самом деле сестры расставались. По настоянию отца они надвое поделили все, что осталось от матери: вещи, ткани, книги, мебель. Не получилось толково определить бриллиантовые серьги, и, разобрав по одной серьге, каждая из них — независимо друг от друга — за бесценок отдала свою серьгу соседствующим ювелирам на углу Кузнецкого моста и Неглинной улицы. Денежный капитал Мария Александровна оставила дочерям в банке так, что они могли получить — каждая свою долю — лишь по наступлению сорокалетия, а пока что жили на ежеквартальные проценты с вклада, и того вполне хватало.

В Москву пожаловала Елена Оттобальдовна — 10 октября 1911 года — и поселилась в доме на Сивцевом Вражке. 15 октября она писала Максу: «В гнезде обормотов я чувствую себя очень хорошо, как среди близких, хороших родных <…> Сейчас все забавляются граммофоном, гадают по нем. Теперь играют на пьянино. <…> Мне очень жаль Сережу: выбился он из колеи, гимназию бросил, ничем не занимается; Марине, думаю, он скоро наскучит, бросит она игру с ним в любовь».

Третьего ноября 1911 года в Литературно-художественном кружке на Малой Дмитровке, у Брюсова, выступала поэтическая молодежь. Брюсов позвал и Марину. Поэтов было человек двадцать. Сестры Цветаевы, в одинаковых старинных платьях, читали стихи МЦ — дуэтом. У них было выражение «говорить стихи» (или «сказать стихи»), больше это походило на пение.

Звенят-поют, забвению мешая,
В моей душе слова: «пятнадцать лет».
О, для чего я выросла большая?
Спасенья нет!

Еще вчера в зеленые березки

Я убегала, вольная, с утра.
Еще вчера шалила без прически,
Еще вчера!

Весенний звон с далеких колоколен

Мне говорил: «Побегай и приляг!»
И каждый крик шалунье был позволен,
И каждый шаг!

Что впереди? Какая неудача?

Во всем обман и, ах, на всем запрет!
— Так с милым детством я прощалась, плача,
В пятнадцать лет.

(«В пятнадцать лет…»)

Это многих радостно удивило. Там был и Маяковский.

Незадолго до того, в конце октября, МЦ сдала в скоро-печатню А. Левенсона — по соседству — свою вторую книгу «Волшебный фонарь», которая выйдет в феврале будущего года. В паре с этой книгой увидит свет и проза нового автора — Сергея Эфрона — «Детство», тоненькая книжка рассказов. Издательство, придуманное ими, называлось «Оле-Лукойе» — по имени волшебника из Андерсена, по ночам рассказывающего детям сказки. Их детство продолжалось.

Четырнадцатого ноября 1911 года МЦ пишет Волошину в Париж:

Завтра мы переезжаем на новую квартиру — Сережа, Лиля, Вера и я.

У нас с Сережей комнаты vis a vis, — Сережина темно-зеленая, моя малиновая. У меня в комнате будут: большой книжный шкаф с львиными мордами из папиного кабинета, диван, письменный стол, полка с книгами и… и лиловый граммофон с деревянной (в чем моя гордость!) трубою. У Сережи — мягкая серая мебель и еще разные вещи. Лиля и Вера устроятся, к<а>к хотят. Вид из наших окон чудный, — вся Москва. Особенно вечером, когда вместо домов одни огни. <…>

В Мусагете еще не была и не пойду до 2-го сборника. Милый Макс, мне очень любопытно, что ты о нем скажешь, — неужели я стала хуже писать? Впрочем, это глупости. Я задыхаюсь при мысли, что не выскажу всего, всего!

В декабре тот же Брюсов под эгидой Общества свободной эстетики — там же, на Малой Дмитровке — организовал всероссийский Пушкинский конкурс на лучшее стихотворение, тематика которого исходила из строк Пушкина:

Но Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах.

(«Пир во время чумы»)

МЦ представила неновое (1909) стихотворение «В раю», похожее на романс: