Марино Фальеро, дож венецианский (ЛП)

Венецию набат, за исключеньем

Сенаторов зарезанных. И солнце

Над Адрией не встанет в полном блеске,

Как всюду вопль раздастся, заглушив

Роптанье волн ужасным криком крови.

Решился я. Идем.

Израэль

Готов всем сердцем!

Но обуздай порывы этих чувств,

Не забывай, что сделали с тобою,

И помни, что плодом расправы этой

Придут века довольства и свободы

Для города раскованного! Истый

Тиран опустошит страну любую,

Не зная вовсе мук твоих - при мысли

О каре для предателей народа,

Для горстки! Верь, что жалость к ним преступна

Не менее, чем снисхожденье к Стено!

Дож

Ну, человек, ты дернул ту струну,

Что рвет мне сердце!.. Так! Вперед, за дело!

Уходят.

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Дворец патриция Лиони. Лиони, сопровождаемый слугой,

входит и снимает маску и плащ, которые венецианская знать

носила в общественных местах.

Лиони

Я отдохну; я так устал от бала;

Он всех шумнее был за эту зиму,

Но, странно, не развлек меня. Не знаю,

Что за тоска вошла мне в душу, но

И в вихре танца, взор во взор с любимой,

Ладонь в ладонь с прекрасной дамой сердца

И то меня давила тягость; холод

Сквозь душу в кровь сочился, проступая

На лбу как бы предсмертным потом. Я

Тоску пытался смехом гнать - напрасно.

Сквозь музыку мне ясно и раздельно

Звон погребальный слышался вдали,

Негромкий, как прибой адрикский, ночью

Вливающийся в шепот городской,

Дробясь на внешних бастионах Лидо...

Я и ушел в разгаре бала с целью

Добиться дома от моей подушки

Покоя в мыслях или просто сна...

Возьми, Антоньо, плащ и маску; лампу

Зажги мне в спальне.

Антонио

Слушаю синьор.

Чем подкрепитесь?

Лиони

Только сном, но сна мне

Ты не подашь.

Антонио уходит.

Надеюсь, он придет,

Хоть на душе тревожно. Может быть,

Мне воздух свежий успокоит мысли:

Ночь хороша; левантский ветер мглистый

В свою нору уполз, и ясный месяц

Взошел сиять. Какая тишина!

(Подходит к раскрытым жалюзи.)

Как не похоже на картину бала,

Где факелы свой резкий блеск, а лампы

Свой мягкий разливали по шпалерам,

Внося в упрямый сумрак, что гнездится

В огромных тусклооких галереях,

Слепящий вал искусственного света,

В котором видно все, и все - не так.

Там старость пробует вернуть былое

И, проведя часы в работе трудной

Пред зеркалом, правдивым чересчур,

В борьбе за молодой румянец, входит

Во всем великолепье украшений,

Забыв года и веря, что другие

Забудут их при этом лживом блеске,

Потворствующем тайне, но -. - напрасно.

Там юность, не нуждаясь в этих жалких

Уловках, цвет свой неподдельный тратит,

Здоровье, прелесть - в нездоровой давке,

В толпе гуляк, и расточает время

На мнимое веселье, вместо сна,

Пока рассвет не озарит поблекших

И бледных лиц и тусклых глаз, которым

Сверкать бы должно долгие года.

Пир, музыка, вино, цветы, гирлянды,

Сиянье глаз, благоуханье роз,

Блеск украшений, перстни и браслеты,

Рук белизна, и вороновы крылья

Волос, и груди лебединый очерк,

И ожерелий Индия сплошная,

Но меркнущая перед блеском плеч,

Прозрачные наряды, точно дымка,

Плывущая меж взорами и небом,

Мельканье ножек маленьких и легких

Намек на тайну нежной симметрии

Прекрасных форм, столь чудно завершенных,

Все чары ослепительной картины,

Где явь и ложь, искусство и природа

Пьянили взор мой, с жадностью впивавший

Вид красоты, как пилигрим в пустынях

Аравии, обманутый миражем,

Сулящим жажде светлый блеск озер.

Все бросил я. Вокруг - вода и звезды;

Миры глядятся в море, сколь прекрасней,

Чем отблеск ламп в парадных зеркалах;

Великий звездный океан раскинул

В пространстве голубую глубину,

Где нежно веет первый вздох весенний;

Высокий месяц, плавно проплывая,

Дает воздушность камню гордых стен,

Дворцов и башен, окаймленных морем;

Колонны из порфира и фасады,

Чей на Востоке был захвачен мрамор,

Впродоль канала алтарями встали

И кажутся трофеями побед,

Из вод взлетавшими, и столь же странны,

Как те таинственные массы камня,

То зодчество титанов, что в Египте

Нам указует эру, для которой

Иных анналов нет... Какая тишь!

Какая мягкость! Каждое движенье,

В согласье с ночью, кажется бесплотным.

Звучит гитара: то бессонный кличет

Любовник чуткую подругу; тихо

Окно открылось: он услышан, значит;

И юная прекрасная рука,

Сама как бы из лунного сиянья,

Столь белая, дрожит, отодвигая

Ревнивую решетку, чтоб любовь

За музыкой вошла, - и сердце друга

Само звенит, как струны, в этот миг.

Вот фосфоритный всплеск весла, вот отблеск

Фонариков с бортов гондол проворных,

И перекликом дальних голосов

Хор гондольеров стих на стих меняет;

Вот тень скользит, чернея, на Риальто;

Вот блеск дворцовых кровель и шпилей...

Вот все, что видно, все, что слышно в этом

Пеннорожденном землевластном граде!..

Как тих и нежен мирный час ночной!..

Спасибо, ночь! Ужасные предчувствья,

Каких не мог рассеять я на людях,

Ты прогнала. Благословлен тобою,

Твоим дыханьем, кротким и спокойным,

Теперь усну я, хоть в такую ночь

Сон - оскорбленье для нее...

Слышен стук в дверь.

Стучат?

Что это? Кто пришел в такое время?

Входит Антонио.

Синьор, там некто, с неотложным делом,

Приема просит.

Лиони

Кто же? Незнакомец?

Антонио

Лицо он в плащ укутал, но манеры

Его и голос чем-то мне знакомы;

Спросил я - кто он, но лишь вам открыться

Готов упрямец. Он упорно просит,

Чтоб вы ему позволили войти.

Лиони

Так поздно... Подозрительное рвенье...