Марион Фай

— Знаю, знаю, леди Франсес! Я знал лэди Франсес с ее раннего детства. Я питаю самую горячую преданность к лэди Франсес, так же как и к лорду Гэмпстеду, к маркизе, и к ее трем дорогим мальчикам, лорду Фредерику, лорду Огустусу и лорду Грегори. Я не решаюсь назвать их моими друзьями, так как думаю, что различие, какое Господу угодно было установить между сословиями, должно поддерживаться, сохраняя для лиц высокого рода все их привилегии и все их почести. Хотя я, в течение долгой жизни, соглашался с маркизом насчет тех политических принципов, пропагандой которых он всегда стремился улучшить положение низших классов, я тем не менее стремлюсь и стремился поддержать всеми скромными средствами, какие могут быть в моей власти, ту разнородность сословий, которой, в соединении с протестантской религией, мне кажется, должны быть главным образом приписаны благосостояние этой страны и ее высокое положение. Дорожа этими чувствами, я не желаю, особенно при таком случае, как настоящий, хотя бы случайным выражением ослабить уважение, которое я считаю должной данью всем членам такого аристократического семейства, как семейство маркиза Кинсбёри. Оставив это на минуту, я, может быть, могу решиться в данном случае, — так как мне доверена столь щекотливая задача, — заявить о моей горячей дружбе ко всем, кто носить досточтимое имя Траффордов. Во всяком, случае я имею право настолько считать себя другом их, что вы можете сказать мне, по этому щекотливому вопросу, все, что сочли бы нужным сказать отцу молодой девушки. Как бы неудобны ни были всякие разговоры, милорд поручил мне выслушать — и отвечать.

Джордж Роден, во время этой скучной проповеди, стоял против проповедника со шляпой в руке, так как ему еще не сделали чести предложить ему стул. Во время проповеди проповедник ни на минуту не переставал дрожать и, по-видимому, боялся заглянуть в лицо своему слушателю. Родену казалось, что все это старик выучил наизусть, слова так и лились, в них было столько умиления и горячности, и самая плавность речи представляла такой сильный контраст с манерой говорившего. В каждом слове заключалось оскорбление для Родена. Ему казалось, что оскорбительные выражения подбирались с намерением. Всеми этими длинными фразами о сословиях, в которых мистер Гринвуд выражал собственное смирение и недостоинство для роли друга в таком аристократическом семействе, он очевидно имел намерение подчеркнуть гораздо более явное недостоинство своего слушателя для роли даже более важной, чем роль друга. Если слова явились под влиянием минуты, у него, думалось Родену, должна быть огромная способность проповедовать без приготовления. Время, проведенное в зале, показалось ему долгим, но оно было непродолжительно для передачи желаний маркиза и для приготовления всех этих фраз. Ему, однако, было необходимо отвечать без всяких приготовлений.

— Я пришел, — сказал он, — сказать лорду Кинсбёри, что я влюблен в его дочь.

При этих словах толстенький человечек в изумлении поднял обе руки, хотя он уже ранее объяснил, что все обстоятельства ему известны.

— И я счел бы долгом прибавить, — сказал Роден, вооружаясь всем своим мужеством, — что молодая девушка также меня любит.

— О, о, о! — Руки поднимались все выше и выше при этих восклицаниях.

— Отчего же нет? Разве правда не всего дороже?

— Молодой человек, мистер Роден, никогда не должен хвастать привязанностью молодой девушки; в особенности, когда я даже не могу допустить, чтоб подобная привязанность существовала, — и еще менее в доме ее отца.

— Никто не должен ничем хвастать, мистер Гринвуд. Я говорю о факте, ознакомиться с которым отцу необходимо. Если молодая особа опровергнет это, я замолчу.

— Деликатность требует, чтоб молодой девушке на этот счет не предлагалось никаких вопросов. После того, что случилось, нечего и думать о том, чтоб ваше имя даже было произнесено в присутствии молодой лэди.

— Отчего? Я намерен жениться на ней.

— Намерены! — Слово это мистер Гринвуд, в своем крайнем ужасе, выкрикнул во все горло. — Мистер Роден, мой долг уверить вас, что вам ни при каких обстоятельствах не удастся снова увидеть молодую особу.

— Кто это говорит?

— Маркиз, маркиза, маленькие братья леди Франсес, которые, как только наберутся сил, защитят ее от всего дурного.

— Надеюсь, что их силы не понадобятся ни для каких подобных целей. Если бы это случилось, я уверен, они исполнят свою братскую обязанность. В данном случае им не предстояло бы особенного дела. — Мистер Гринвуд покачал головой. Он продолжал стоять не сдвинувшись ни на один дюйм с места, на котором стоял, когда дверь отворили. — Вижу, мистер Гринвуд, что всякий дальнейший разговор между нами об этом предмете совершенно бесполезен.

— Совершенно бесполезен, — сказал мистер Гринвуд.

— Но честь моя и цель требуют, чтоб лорд Кинсбёри узнал, что я приходил просить руки его дочери. Я не смел ожидать, чтоб он благосклонно принял мое предложение.

— Нет, нет; едва ли это возможно, мистер Роден.