Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры

Постепенно лето, перешагнув зенит, стало клониться к исходу. Эти дни обозреватель «Северной пчелы» называл едва ли не лучшими по сравнению с началом и серединой лета: «Теплые, без зноя, без грязи и ветра… По Неве, по каналам столицы, по разным дорогам, ведущим в Петербург из его мнимо сельских окрестностей, кое-где тянулись баржи и возы, нагруженные мебелью да разным домашним скарбом, — однообразная ежеосенняя картина возвращения в город с дач, где наслаждались природой, играя в преферанс и опоражнивая бутылки в летних кафе-ресторанах»[127].

Несмотря на кажущееся благополучие, Мариус понимал, что плата за гостиницу обходится довольно дорого. Поэтому, как и многие артисты, он снял квартиру — на Фонтанке, недалеко от Театрального училища. Так было и дешевле, и удобнее.

Недели за три до открытия сезона Петипа пригласили на беседу в кабинет директора императорских театров. Господин А. М. Гедеонов объявил артисту при встрече, что он должен начать репетиции балета «Пахита». Причем не только как исполнитель главной мужской роли Люсьена д’Эрвильи, но и, совместно со штатным балетмейстером месье Фредериком[128], — как постановщик спектакля.

Обернувшись к сидевшей на диване модно одетой даме, Александр Михайлович представил их друг другу. Оказалось, что это — первая танцовщица петербургского балета Елена Андреянова. Мариус, обрадованный только что услышанной новостью и знакомством с будущей партнершей, которой предстояло исполнить роль Пахиты, восторженно ей улыбнулся. Но она лишь холодно кивнула ему и, сказав несколько дежурных фраз, попрощалась и вышла из кабинета директора. Радость в душе артиста сменилась чувством растерянности. Он понял, что с этой дамой нужно быть начеку. И в то же время гордился тем, что ему выпала возможность показать себя талантливым танцовщиком и одновременно — балетмейстером. К слову, А. Титюса в это время в Санкт-Петербурге уже не было.

Глава VI. Занавес поднимается

Мариус Петипа понимал, что выбор А. М. Гедеоновым балета «Пахита» обусловлен не желанием показать сильные стороны нового танцовщика, а заботой о своей протеже — Елене Андреяновой. Безусловно талантливая, она заслуженно пользовалась славой первой танцовщицы Санкт-Петербурга и Москвы. В 1838–1842 годах, когда на сцене столичного Большого театра[129] царила несравненная Мария Тальони[130], именно на нее и другую талантливую выпускницу Театрального училища, Татьяну Смирнову[131], возлагались надежды отечественного балета. С одной стороны, выступления великой итальянской балерины были чрезвычайно полезны для Андреяновой. Как свидетельствует Р. М. Зотов[132], «увидя Тальони, она почувствовала все красоты искусства, до которого могла достигнуть… С этой минуты начал талант г-жи Андреяновой развиваться быстро и сильно»[133]. Но с другой стороны, молодой амбициозной танцовщице хотелось «царить» самой.

Случай представился лишь в 1842 году, когда вернувшийся из командировки в Париж Антуан Титюс воспроизвел балет «Жизель» на сцене петербургского Большого театра с Еленой Андреяновой в главной роли. Так она стала первой русской «Жизелью». По свидетельству Р. Зотова, справилась с этой ролью превосходно: «Давно мы не видели ничего лучше… этот балет, по созданию своему и вымыслу, выше сочинений г-на Тальони. Исполнение балета было прекрасное. Первенство принадлежит г-же Андреяновой. Эта прелестная танцовщица вполне утешает за отсутствием Тальони, а особливо в тех ролях, которые требуют силы, огня и игры. В первом акте она отлично выполнила сцену сумасшествия, а во втором первая ее минута после превращения в виллису была восхитительна»[134]. И, что очень важно, М. Тальони в этой роли не выступала.

Но иностранные танцовщики, наделенные талантом, продолжали покорять подмостки русской столицы. Оставаться в их тени Елена Андреянова не хотела. Возможно, поэтому в 1843 и 1844 годах, с сентября по декабрь, она предпочитала выступать в Москве. Театральная же дирекция всячески старалась сделать ее путешествие и пребывание в Первопрестольной максимально комфортными. По указу императора Николая I в ее паспорте появилась запись, согласно которой должностным лицам «показательницу сего, служащую при Императорских Санкт-Петербургских театрах первую танцовщицу Елену Андреянову… поставляется в обязанность… не токмо свободно и без задержки везде пропускать, но и всякое благоволение и вспоможение оказывать…»[135].