Напротив, русским артистам очень нравились испанские и цыганские танцы, особенно их восхищал танец в плащах — pas de manteaux, — который исполняли шестнадцать пар танцовщиц. Вот здесь-то и пригодился опыт Мариуса Петипа — его знание испанского фольклора, колорита, танцевальных движений. Демонстрируя их коллегам, режиссируя мизансцены, он настолько входил в роль, что заражал своим энтузиазмом и работоспособностью буквально всех. Казалось, он готов работать без отдыха с утра до вечера. И артисты с удовольствием разучивали под руководством французского танцовщика танец с веерами — pas d’eventails, сюиту бальных танцев времен Империи — гавот, контрданс, вальс…
Согласно воспоминаниям известного танцовщика Николая Легата, «молодой, красивый, веселый, одаренный, до конца дней своих закоренелый bon viveur[143], он сразу же завоевал популярность среди артистов. Душа компании, он всегда умел поддержать настроение, рассказывая различные истории, анекдоты и даже жонглируя, что особенно любил демонстрировать за столом»[144]. Фредерик же, какой-то вялый и погасший, все больше оставался в тени.
Гедеонов, присматриваясь к новичку, день ото дня проникался к нему уважением и доверием. Однажды, оценив его явные успехи в работе, директор спросил Петипа, не может ли он посоветовать еще какой-нибудь интересный, зрелищный французский балет. Тот, казалось, только и ждал этого вопроса. Он тут же вспомнил успешную отцовскую постановку «Фарфареллы», созданную по мотивам «Влюбленной дьяволицы» того же Мазилье. Порекомендовав этот балет директору императорских театров, Мариус не преминул рассказать ему и об успехах Жана-Антуана Петипа — балетмейстера лучших театров Брюсселя, Бордо и Мадрида. Эти слова имели подтекст: ему очень хотелось получить роль в ярком, зрелищном спектакле и обеспечить родителя хорошо оплачиваемой работой в Санкт-Петербурге. Не забыл он, конечно, и о
Директор, не имея больше никаких идей, касающихся постановки балетов, отнесся с должным вниманием к предложению нового танцовщика. Петипа-отцу было отправлено приглашение работать на русской столичной сцене в должности балетмейстера, а также высказана просьба привезти ноты, эскизы костюмов, декораций и т. п.
Репетиции тем временем шли по плану. А в августе в постановочной части началась подготовка к новому сезону. Приводили в порядок костюмы, обувь, шляпы, парики, перчатки… Если же что-то пришло в негодность, выделялись деньги, и немалые, для пошива новых моделей. Костюмеры, как обычно, к премьере не успевали — зачастую им приходилось работать сверхурочно…
Несмотря на цейтнот, в котором находился театральный люд, за две недели до открытия сезона были напечатаны афиши: «В непродолжительном времени балетными придворными артистами представлен будет в первый раз: ПАХИТА. Большой балет в 3-х действиях и 3-х картинах соч. гг. Мазилье и Фуше, поставленный на здешнюю сцену гг. Фредериком и Петипа; музыка соч. г. Дельдевеза и инструментована вся для оркестра г. К. Лядовым; новый галоп его же соч.; новые декорации 1 и 2 действия г. Журделя; 3 действия — г. Вагнера, новые костюмы г. Матье. В оном балете ангажированный к здешним театрам танцор г. Петипа для первого дебюта будет играть роль Луцияна [впоследствии героя стали называть Люсьеном]. Роль Пахиты будет играть г-жа Андреянова в первый раз по возвращении ея из-за границы».
Балетоманы с нетерпением ожидали премьеры. Недавняя постановка «Пахиты» в Гранд-Опера, весть о которой дошла до Санкт-Петербурга, разожгла к ней интерес, к тому же многим хотелось увидеть давно не появлявшуюся на столичной сцене Елену Андреянову. А тут еще заявлен новый партнер танцовщицы — никому не известный в России Мариус Петипа. Поэтому вечером 26 сентября 1847 года театр был полон. Зал замер в ожидании. Интригу усилило появление в царской ложе императора Николая I. Спустя минуту-другую в наступающей темноте стал медленно подниматься занавес…
Оказалось, что вниманию зрителей представлен спектакль «нового направления», в котором зрелищность важнее содержательности. С первых минут действа радовала глаз цветущая весна в горах Сарагосы. Лучи восходящего солнца, пробиваясь сквозь туман, освещали долину, в дальнем конце которой высился замок французского генерала графа д’ Эрвильи.