Марк Алданов - комментатор русской классики

Исследователями определено, что для Алданова характерно пристальное изучение биографии Достоевского, припоминание фактов его жизни в публицистических работах, очерках, рассказах и романах. Ему, как добросовестному и пытливому литератору, было известно о научных материалах по жизни и творчеству Достоевского, выпускавшихся в разные годы: в дореволюционной России, в СССР и в эмигрантских изданиях. Естественно, он не мог не знать и работы XIX века, и труды первой трети XX века: российские, советские издания и публикации о Достоевском в эмигрантских журналах, например, «Современных записках».

В 1920-е годы, когда Алданов был уже автором известной книги о Л. Толстом, он, по-видимому, поверил в свои силы и возможность написания труда о Достоевском[267]. Но одной веры оказалось слишком мало. Характеризуя алдановский замысел создания биографии Достоевского в 1929 г., В.А. Туниманов предположил, что Алданов просто «не смог найти “ключа” к личности

Достоевского» и потому «отступил перед задачей, оказавшейся непомерной»[268]. Более того, Ж. Тассис полагает, что Алдановым «Достоевский не был оценен ни как человек или мыслитель, ни во многом как писатель», что философия Достоевского воспринималась им как «насквозь ложная»[269].

Алданов формировал свое мнение на основе документов, свидетельств очевидцев, воспоминаний, и всякий раз отмечал то, что непреложно, что требует проверки, а что идет от его собственной оценки. В «Армагеддоне» он впервые использует творчество Достоевского как полигон для своих пространных высказываний. Мысли Алданова, выстроенные на основе ассоциаций с идеями, героями Достоевского, разнообразны. Так, рассуждая о войне, «первым русским пораженцем или, вернее, первым теоретиком русского пораженчества»[270] он называет Смердякова. Заметим, что слово «достоевщина», которая противниками творчества писателя используется, в основном, в отрицательном значении, у Алданова наделяется отличительным качеством, но не оценкой. Он пишет: «Этот человек, не имевший ни малейшего представления о политике, был в своей области, в области “достоевщины”, подлинный русский пророк, провидец безмерной глубины и силы необычайной. Октябрьская революция без него непонятна; но без проекции на нынешние события непонятен до конца и он, черный бриллиант русской литературы»[271]. Благодаря Достоевскому постижение революции как явления находится не только в политических, но и психологических, моральных координатах. Алданов с горечью писал о том, как ошибался Достоевский. Обращаясь к «Братьям Карамазовым», он пишет о речи прокурора Ипполита Кирилловича, которая венчается мыслью, что «роковая тройка наша» будет остановлена другими народами, ужаснувшимися ее[272]. Действительно, Европа смогла обуздать шальную тройку, но ее гуманизм заставил принести в жертву Россию. И если в первом случае Достоевский ошибался, то все же, предчувствуя высокую жертвенную роль России, во втором случае он оказался прав. Однако это уже суд над алдановским текстом, суд 91 год спустя.

В одном из первых своих очерков «Убийство Урицкого» (1923) Алданов с восхищением писал о герое-бунтаре, убившем видного комиссара: «По разным причинам я не ставлю себе задачей характеристику Леонида Каннегисера. Эта тема могла бы соблазнить большого художника; возможно, что для нее когда- нибудь найдется Достоевский. Достоевскому принадлежит по праву и тот город, в котором жил и погиб Каннегисер, страшный Петербург десятых годов»[273]. Один из важных моментов очерка - в характеристике поступков персонажа Алданов использует наблюдения «сердцеведа» Достоевского. Он объясняет читателю, зачем накануне убийства Каннегисер звонил Урицкому: «...Ему психологически было необходимо это страшное ощущение. Зачем Раскольников после убийства ходил слушать звонок к квартире Алены Ивановны?»[274] Затем Алданов пишет и о состоянии перед самим убийством: «Его ощущения в те минуты мог бы передать Достоевский, столь им любимый.»[275].

Сюжетная ситуация, связанная с преступлением Раскольникова, на долгие годы станет предысторией многих сюжетов и высказываний Алданова. Ему на веку выпало видеть не просто множество христиан, убивающих себе подобных, но именно современников, вернувшихся к средневековым нравам хладнокровных профессиональных убийц.