Марк Антоний

— Нет, — говорил Курион. — Нет, ты не понимаешь, не можешь понять! У тебя не политический ум. За ним стоит реальная сила, настоящие люди. Не сенат, не закон — люди.

— А сенаторы у нас кто?

— Диктатура отцов.

Тут он схватил меня за плечи и принялся трясти.

— Ты должен убить диктатора в самом себе, Антоний! Так говорит Клодий!

Я захохотал, запрокинув голову, и Курион тогда очень обиделся. Но еще хуже дело обстояло с Красоткой Клодией. Она была намного старше его (старшая сестра Красавчика Клодия, у которого было десять лет форы по отношению к нам), и Курион буквально помешался на ней.

Мне эта ситуация была знакома, если бы не одно но.

— Я не могу есть! — говорил Курион. — Я не могу спать! Я только и думаю, что о ней, о ней, о ней!

Глаза у него горели ровным, ясным огнем подступающего безумия, с которым уже ничего сделать было нельзя. И, хотя я вполне понимал, почему так происходит, и сам не раз становился жертвой этого дикого огня, Красотка Клодия, сделавшая с Курионом такое, вызывала у меня справедливое негодование. Точно так же Курион не любил Фадию за излишнюю власть надо мной этих ее слабых ручек и длинных теней от ресниц. Но Фадия была безобидным птенчиком, тогда как про Красотку Клодию ходили слухи прекрасные и ужасные одновременно. Дескать, и оргии она устраивает, и мужа своего отравила, и братом своим бешеным верховодит именно она, и вообще не женщина, а злой дух в безупречном теле.

Курион говорил:

— Я умираю без нее, никогда она не станет моей, и тогда лучше мне исчезнуть вовсе, чем жить без Клодии Пульхры.

— Да? — спросил я. — Но если ты исчезнешь, то кто же будет скидывать диктатуру отцов?

— Клодий Пульхр!

— Без тебя?

— Ему никто не нужен, он сам себе армия. Кроме того, что будет, когда он узнает, сколь дорога мне его сестра.

Я легонько дал Куриону по драматичной морде.

— Очнись, ему плевать.

Я, конечно, говорил, что Красавчик Клодий с Красоткой Клодией будут вместе крутить Курионом, как им хочется, потому что он богат. На что Курион отвечал:

— Деньги для них ничто. Плевали они на деньги.

И, в общем, я лишний раз убеждался в том, что идти наперекор любовным движениям души человеческой — занятие пустое и неблагодарное, куда лучше поддерживать их в нужном тебе ключе. Но тогда я этого еще не умел. Я вообще ничего не умел и ни к чему не был приучен. Теперь, спустя многие годы, когда я стал тем, кем я стал, со всеми достоинствами и недостатками моего положения, я уже не удивляюсь тому, что увидел во мне Цезарь. Но ведь будущего он не знал, а как можно было разглядеть во мне что-нибудь потрясающее тогда — ума не приложу.

Но вернемся с тобой, милый друг, к проблемам бедного Куриона, который не знал уже, как стать частью доблестной семьи Клодиев. И, хотя он защищал Клодия перед народным собранием и оказывал всяческие знаки внимания Клодии, ему все не удавалось пообщаться с кем-нибудь из них достаточно долго, и он довольствовался тем, что ходил послушать Клодия, выступавшего перед народцем.

А когда возвращался, то аж дрожал от желания свергнуть диктатуру отцов и все такое прочее, и сразу бежал ко мне, рассказать, что на этот раз удумал этот безумец.

— Клодий Пульхр сказал, что нам нужно быть готовыми до основания уничтожить старый порядок! Преступления и богохульства освободят нас, потому что тогда мы поймем, что ни отец, ни Юпитер не смогут удержать нас…

— У него проблемы с папочкой, — сказал я. — И у тебя проблемы с папочкой.

— Священная ярость ради нашего народа! Мы пожертвуем собой ради черни, совершим величайшие преступления ради людей! Пожертвуем своими сердцами и жизнями ради их будущего!

— Ого, — сказал я. — Настоящий патриций, куда уж нам всем, плебеям, до него.

— Его сердце полно благородства!

— Неизмеримого!

И так далее и тому подобное. Знаешь, что самое ужасное равно во влюбленных людях и в людях, одержимых какой-либо идеей (читай: тоже влюбленных)? У них совершенно исчезает здоровая самоирония. Грешил ли тем же самым я, когда был влюблен, скажи мне честно? Если да, то у меня есть еще хотя бы один повод наложить на себя руки (на счету каждый, и ты мне здорово поможешь).

Так вот, я изрядно задолбался слушать про Красавчика Клодия (как позже я задолбался слушать про него от тебя), и как раз тогда, когда мое негодование на эту парочку, лишившую ума моего лучшего друга, достигло предела, Курион вдруг ворвался ко мне домой и, игнорируя Антонию, которая игнорировала его, закричал, вцепившись в свою тогу.

— Антоний, я умру! Умру!

— Клодия Пульхра тебя отвергла? — спросил я. — Ты извини, я тут немного занят.

На самом деле я не был занят, просто злился, и Антония хмыкнула.

— Хуже! — закричал Курион, не слушая меня. — Много хуже, любезный друг Антоний! Она пригласила меня к себе на вечер!

— Ну и отлично! — сказал я, хлопнув в ладоши. — Разве не этого ты хотел? Мечта сбылась, чего же еще ты ждешь от Фортуны? Теперь настало время действовать!

Антония захохотала, и я рявкнул:

— Выйди, женщина!

Она смерила меня презрительным взглядом, но ушла, Курион же рухнул на колени в изнеможении.

— Никогда не видел такого долбоеба, — сказал я.