Марк Антоний

Потом она исчезала, и бывали ночи, когда я думал, что все это сон. Так все могло длиться неопределенно долго: я маялся от вины перед другом и, в то же время, радовался от осознания того, что я не даю себе предать Красавчика Клодия окончательно.

Фульвия никогда у меня ничего не просила, кроме как любить ее крепко. Все у нас продолжалось в духе первой ночи.

Скажу тебе честно, я не трахал ее тогда. Так что, однажды, когда Клодий бросился на меня с ножом и сказал, что я отымел его жену, я очень опешил.

— Чего? — спросил я. — Ты опять?

Но на этот раз Клодий был настроен серьезно. Это случилось у него дома. Он пригласил меня в триклиний и, как только я улегся и выпил, вдруг с быстротой голодного хищника кинулся на меня, злобно рыча. Я упал с кушетки, и это дало мне некоторую фору, однако я сильно ударился головой и, не успел подняться, как Клодий снова на меня накинулся.

— Ты больной, блядь?!

— Ты оттрахал Фульвию! — орал Клодий. — Ебаный предатель!

Он собирался вонзить нож для чистки фруктов мне в горло, и я чудом успел уклониться. Лезвие вошло в пол так глубоко, будто он был мягким. Я скинул с себя Клодия, схватил нож.

— Ты совсем двинулся?!

— Ты трахал ее, — рявкнул Клодий. — Мою жену!

О, он любил ее. Впрочем, справедливости ради, Клодий любил многих женщин.

— Идиот больной! — крикнул я ему. — Я ее не трогал! Я никогда бы так с тобой не поступил!

— Ты, сука, бля, думаешь, я поверю тебе?!

Клодий вскочил на ноги и снова быстро метнулся ко мне, ему не удалось выбить у меня нож, но я запнулся о собственную тогу и повалился на пол.

— Сука! Я зарежу тебя нахуй! — вот какие теплые слова я слышал от моего дорогого друга Клодия Пульхра.

Дрались мы ожесточенно и долго, думаю, я мог бы легче справиться с Клодием (он был куда меньше меня), если бы не испытывал такого огромного чувства вины.

Да, я абсолютно точно не трахал его жену (что бы там ни говорил Цицерон), но я любил ее. И мы были вместе, хоть и не физически.

Наконец, оба мы выбились из сил и выпустили пар в достаточной мере, чтобы я смог отбросить нож и ретироваться. Нож для фруктов, мать его. Но Клодий Пульхр с его неуемной энергией мог зарезать меня и ложкой.

Клодий не сказал своим слугам остановить меня, нет, хотя имел на это полное право. Он лежал на полу, из носа его текла кровь, и он слизывал ее и кричал:

— Я тебя ненавижу!

Но он все-таки не сказал им меня остановить. А что бы со мной стало, если бы люди узнали, что я ударил народного трибуна, нарушив его священную неприкосновенность, представить можешь? Клодий был в своем праве, но он никому ничего не сказал.

У двери я увидел Фульвию. Она была растрепанной, бледной, сжимала руки в кулаки.

— Какого хера?! — рявкнул я. — Курион не мог…

— Не мог, — сказала она. — Это я.

— Что?

Я совсем опешил, только смотрел на нее и не мог закрыть рот.

Фульвия сказала:

— Потому что я люблю тебя, Антоний. Я сказала ему так, чтобы он развелся со мной. Тогда ты возьмешь меня в жены.

— Ты обалдела?! Ты выставила меня предателем перед моим другом!

И она, убийственно холодно, спросила:

— А ты не предатель?

— Ты солгала ему обо мне!

— Сильно ли?

— Какая ты умница, — сказал я и, оттолкнув ее, вышел на улицу. Просто прелесть, правда?

Я крикнул ей:

— И, кстати, я не люблю тебя!

На что она ответила:

— Это было бы похоже на правду, если бы ты действительно меня трахнул, Антоний.

Сам Цербер мечтает о подобной суке, правда?

Курион попытался выступить посредником, но Клодий ничего не хотел слушать. Кстати говоря, Куриону я рассказал все, как есть, на что он отреагировал так же, как, должно быть, отреагируешь ты.

— Идиот, — сказал он. — Как ты вообще умудряешься быть таким идиотом? Как с этим великим умом ты еще на ровной дороге не падаешь?

— Я сейчас и тебе в морду дам, — сказал я.

— Народному трибуну уже ебнул, что теперь терять. От великого ума, небось.

С Клодием мы так и не помирились. Более того, Клодий больше не помогал мне с кредиторами, и они насели на меня с новой силой. Словом, все в моей жизни не ладилось, и я не мог справиться с бурным течением дней.

В конце концов, мне надоело бегать от кредиторов, надоело ждать, пока ко мне заявится Клодий с молодчиками, и я решил уехать. Так я и сказал Антонии:

— Все очень плохо, у меня большие проблемы, я сваливаю. Поедешь со мной?

— Не, — сказала Антония. Помню, она читала тогда какое-то письмо и задумчиво водила пальцем по строкам.

— Спросишь, какие у меня проблемы? — спросил я.

— Не, — повторила она. — Не интересно.

В общем, Антонию в расчет можно было не брать. Я заявился к вам и сказал, что хочу учиться. Гай неплохо в этом продвинулся и я, мол, тоже не промах. Мама страшно удивилась.

— Учиться? Ты?

— А что тут удивительного? — спросил я. — Я был весьма способным мальчиком в детстве.

— Это было давно, — сказал Гай.

— И тем не менее, — ответил я. — Клодий Пульхр меня вдохновляет. Я хочу заниматься политикой, мне нужно соответствующее образование. Конечно, сначала нужно повоевать, а потом уже делать карьеру, но я сначала поучусь, а потом повоюю, да? Какая разница, в каком порядке все делать? Клодий, вот, так и говорит, например.