Марк Антоний

Знаешь, как бывает — человеку не идет что-то, но так с ним ассоциируется. Когда она, признав ошибки юности, перестала красить ногти лимонным лаком, я скучал по нему, по ярким коготкам, блестящим от света.

Как ты помнишь, мы провели с ней чудную ночь под экстази, сверкающую, наполненную нежностью и пониманием, которого сложно добиться в обычной жизни. И это всегда меня гложило, когда я видел Фульвию, то вспоминал ее длинное обнаженное тело, эту приятную, незначительную тяжесть на мне. И то, что я чувствовал тогда — великолепное единение, сильнее которого не было в моей жизни, продолжая движения друг друга, мы ощущали, как огонь наших тел сливается и разгорается. Но мы не занимались любовью, нет, даже не целовались, в общем-то, разве что чуть-чуть, слегка прикасались губами к губам, не продолжая. И эта близость волновала меня страшно, всякий раз, когда я ее видел, уже совсем другую, серьезную, в голове моей вспыхивало воспоминание о нашем невинном удовольствии, о радостной кротости века Сатурна, которую мы с ней узнали. Больше она со мной не кокетничала, как тогда у Красотки Клодии, и позже я узнал, что Фульвия незадолго до того поссорилась с Клодием и хотела ему отомстить. Но, думаю, и ее не оставляли воспоминания о той ночи, у Фульвии всегда были большие проблемы с близостью, она и желала ее и боялась, как огня.

Я все мечтал увидеть Фульвию голой снова, даже не для того, чтобы хорошенько ей заняться, а просто чтобы вспомнить очертания ее тела под моими руками, и то ощущение, что она идеально мне подходит.

О, ее тело, ты вполне можешь оценить этот пассаж, ведь ты тоже ее любил. Она была долговязой, тощей, но это длинное, чуточку смешное тело прекрасно было приспособлено для рождения детей. Она родила мальчишку и девчонку Клодию, сына Куриону и двоих сыновей мне. Думаю, она бы и тебе родила детей, побудь вы вместе еще немножко, это всегда был ее способ выказать мужчине любовь. Я помню, как любил целовать ее нежный бледный живот. Она была исключительно плодородна, но так не выглядела, нелепость ее фигурки, слабые руки, длинное тельце, сперва Фульвия казалась трогательной и беззащитной. Хотя кто-то, а Фульвия беззащитной не была никогда, правда?

Так вот, когда она сидела с нами и красила ногти (вонь стояла на весь триклиний), рассуждая о тайном сговоре между Цезарем, Помпеем и Крассом, и о неизбежности новой гражданской войны в жестких, совершенно не женских выражениях, Клодий часто выходил из себя.

— Фульвия, бля, пасет на весь дом, свали отсюда!

— Чего? — спрашивала она. За этим следовала краткая и емкая семейная сцена, и мы с Курионом все не знали, куда деть глаза. Наконец, Фульвия уходила со скандалом, эта молоденькая, пахнущая лаком для ногтей, наглая хамка, и перед тем, как хлопнуть дверью, она говорила что-нибудь вроде:

— Скоро все изменится, не проебись, Клодий. Союзы непрочны, тем более такие.

— Вон пошла, сука, бля! — орал Клодий. И, когда она уходила, говорил нам:

— Ебал я эту власть! Я хочу, чтобы ее не было! Никто ни над кем пусть будет нахуй не властен!

И она, я знал, слушала, стоя у двери, и посмеивалась, как девчонка, зажав рот пальчиками с лимонными ноготками. Фульвию всегда очень смешил идеализм. Думаю, поэтому они с Клодием так сошлись в начале: она много смеялась, а он любил, когда смеются.

— Но если ты не хочешь власти? — спрашивал Курион. — То зачем ты стал народным трибуном?

— Чтобы защищать людей, — отвечал Клодий. — А зачем еще нужен трибун по-твоему? Я бесчестный человек во всем, кроме, сука, бля, этого.

— Ну, — говорил я. — Погоди-ка, а разве нельзя защищать людей оттуда?

Я указывал пальцем вверх и благоговейно прикрывал глаза.

— Должно быть, очень удобно, — говорил я. И Клодий задумывался. В нескольких минимально отличных вариациях этот разговор повторялся, по-моему, четырежды или около того. Будь Клодий жив, история могла пойти совсем по-другому, лучше или псу под хвост — это большой вопрос, но веселее — уж точно.

Возвращаясь к Фульвии, я все никак, брат мой, не могу понять, как эта смешная долговязая девчонка, да, красивая, но все равно отчасти нелепая, хабалистая и резкая, смогла так сильно очаровать нас всех. Нас троих, а под конец еще и тебя.

Что в ней было такого, я сказать не могу. И ты, наверное, не мог. Но тем привлекательнее Фульвия была.

Так вот, я все время отводил взгляд, не мог смотреть на нее, не думая о той звездной ночи над нами и о ее горячей коже. Фульвия же рассматривала меня безо всякого стеснения, за что частенько получала от Клодия вполне ясное сообщение:

— Хватит пялиться на него, сука, бля!

Красавчик Клодий всегда был крайне прям и точен, и выражать свое мнение по любому вопросу не стеснялся. Я чувствовал себя очень неловко, потому как Клодий был мне дорог, и я уважал его, и то, что произошло в ту звездную ночь между мною и его женой, без сомнения, дурацкое недоразумение.