Марк Аврелий и конец античного мира

10 марта 180 г. император заболел. Он тотчас приветствовал смерть, как желанную гостью, отказался от всякой пищи и питья, и стал говорить и действовать, как находящийся на краю гроба. Призвав Коммода, он умолял его довести войну до конца, чтобы поспешным отъездом не навлечь на себя обвинения в измене государству. В шестой день болезни он призвал своих друзей и говорил с ними обычным своим тоном, то есть с легкой иронией, об абсолютной тщете всего о презрении, с которым должно относиться к смерти. Они горько плакали. "Зачем меня оплакивать? - сказал он им. - Позаботьтесь о спасении армии. Я иду первый; пойдете и вы за мной; прощайте!" Спросили, кому он поручает сына. "Вам, - сказал он, - если он того достоин, и богам бессмертным". Армия была безутешна. Она обожала Марка Аврелия и ясно видела, в какую пучину бедствий предстояло впасть после него. Император еще нашел в себе достаточно силы, чтобы представить Коммода солдатам. Его умение сохранять спокойствие среди величайших страданий позволило ему вынести эту жестокую минуту с спокойным лицом.

В седьмой день, он почувствовал приближение смерти. Он принял одного только сына и отпустил через несколько минут, опасаясь, чтобы он не заразился болезнью. Быть может, это был лишь предлог, чтобы избавиться от ненавистного присутствия. Затем, они укрылся с головой как бы для сна. Ночью он испустил дух.

Его тело перевезли в Рим и похоронили в мавзолее Адриана. Привязанность народа к нему выразилась трогательнейшим образом. Его так любили, что никогда не называли его полным именем или титулами, а смотря по возрасту говорили: "Марк, отец мой, Марк, брат мой, Марк, сын мой". В день его погребения почти не было пролито слез, так все были уверены, что он возвратился к богам, которые только на короткое время отпустили его на землю. Во время самой церемонии погребения его с беспримерным общим порывом провозгласили "богом благоприятствующим". Обтьявили святотатцем каждого, кто, при достаточных средствах, не поместит в своем доме его изображения. И этот культ не уподобился стольким другим мимолетным апофеозам. Еще сто лет спустя статуя Марка Антонина виднелась во множестве божниц, в ряду богов-пенатов. Император Доиклетиан воздавал ему особенное поклонение. Имя Антонина стало отныне свято и сделалось, подобно именам Цезаря и Августа, как бы принадлежностью верховной власти, признаком человеческого и гражданского главенства. Numen Antoninum стал как бы споспешествующим светилом той империй, коей великолепная программа осталась для последующего века упреком, надеждой и сожалением. Даже души настолько непоэтические, как душа Септимия Севера, мечтали о ней, как об утраченном благе. Даже Константин преклонился перед этим благим божеством, и пожелал,чтобы золотая статуя Антонинов поставлена была в ряду предков и охранителей его власти, основанной, однако, под совершенно иным покровительством.

Никогда культ не был более законным, - и он остается нашим до сих пор. Да, все мы, сколько нас ни есть, мы носим в сердце траур по Марку Аврелию, как если бы он умер только вчера. С ним властвовала философия. Благодаря ему, мир, хотя минуту, находился под управлением лучшего и величайшего человека своего века. Важно, что этот опыт был сделан. Повторится ли он еще раз? Будет ли новейшая философия властвовать в свой черед, как властвовала философия античная? Будет ли у нее свой Марк Аврелий, окруженный Фронтонами и Юниями Рустикани? Управление человеческими делами перейдет ли еще раз в руки мудрейших? He все ли равно, так как это господство продолжалось бы короткий день и, без сомнения, вновь уступило бы место господству безумцев. Привыкнув смотреть с улыбкой на вечный мираж человеческих обольщений, новейшая философия знает закон временных увлечений общественного мнения. Но любопытно было бы узнать, к чему привели бы эти принципы, если бы они когда нибудь достигли власти, приятно было бы создать aрriori Марка Аврелия новейших времен, и увидать, каким соединением силы и слабости отразился бы в избранной душе, призванной к самой широком деятельности, специальный род мышления, свойственный нашему веку. Хотелось бы посмотреть, каким образом критика сумела бы соединиться с самой высокой добродетелью и пламеннешей любовью к добру; как бы отнесся мыслитель этой школы к социальным задачам XIX века, и каким путем он сумел бы их обойти, усыпить, избегнуть или разрешить. Верно то, что человек, призванный управлять себе нодобными, всегда должен будет изучать чудный образец, данный нам Римом в лучшие его дни. Если правда, что его можно превзойти в некоторых частях науки управления, которые выяснились лишь в новейшее время, то сын Анния Вера останется навсегда неподражаемым по силе своей души, по самоотречению, по идеальному благородству и совершенству своей доброты.