Марк Аврелий и конец античного мира

"Они живут на земле, - говорит автор послания к Диогнету, - но в действительности, когда мученнка спрашивают о родине, он отвечает: "я христианин". Родина и гражданские законы, вот мать и отец, которых, по Клименту Александрийскому, истинный гностик должен презирать, чтобы сесть одесную Бога. В светских делах, христианян стеснен, неспособен; Евангелие подготовляет верующих, но нe граждан. To же относнтся к исламу и буддизму. С возникновением этих великих всемирных религий, исчезает прежнее понятие о родине. Перестали быть римлянами, афинянами; сделались христианами, мусульманами, буддистами. С этих пор людей будут распределять но вероисповеданию, а не по их родине, распри начнутся по ересям, а не по вопросам национальности.

Вот, что совершенно ясно понимал Марк Аврелий, и что его сделало столь мало расположенным к христианству. Церковь представилась ему государством в государетве. "Лагерь благочестия", эта новая "система отечества, основанная на божественном Слове", ничего не имеет общего с лагерем римским, который вовсе не берется за подготовку людей для неба. Церковь, действительно признает себя обществом совершенным, гораздо высшим, чем гражданское. Пресвитер стоит выше должностного лица. Церковь есть родина христианина, как синагога родина еврея; христианин и еврей жнвут во всякой стране, как чужие. Христианин едва признает отца или мать. Он ничем не обязан империи, а империя ему всем обязана; так как именно присутствие верующих, рассеянных по римскому миру, останавливает небесный гнев и спасает империю от гибели. Христианин не радуется победам империи; общественные бедствия он считает исполнением пророчеств, обрекакщих мир на погибель от варваров и огня. Космополитизм стоиков также представлял опасность; но горячая любовь к цивилизации и греческой культуре служила противовесом крайностям их отрешенности.

Во многих отношениях, конечно, христиане были верными подданными. Они никогда не возмущались; они молились за своих гонителей. Несмотря на поводы к неудовольствию против Марка Аврелия, они не приняли никакого участия в возмущении Авидия Кассия. Они выставляли себя приверженцами абсолютнейшего легитимизма. Так как Бог дает власть, кому хочет, то должно, без рассуждения, повиноваться тому, кто официально обладает властью. Но это кажущееся политическое правоверие было в сущности лишь культом успеха. "Между нами никогда не было ни сторонников Албина, ни сторонников Нигера", хвастливо говорит Тертуллиан, в царствование Септимия Севера. Чем же, однако, Септимий Север был законнее Албина или Песцения Нигера? Он был только удачливее. Христианский принцип, принцип признания "власть имеющего", должен был способствовать культу совершившегося факта, т. е. культу силы. Либеральная политика ничем не обязана и никогда не будет обязана христианству. Идея представительного правительства противоположна прямому учению Иисуса, св. Павла, св, Петра и Климента Римского.

Важнейшая из гражданских обязанностей, военная служба, не могла быть исполнена христианами. Помимо необходимости пролития крови, признаваемого более горячими из числа верующих преступным, эта служба требовала действий, которые пугливой совести казались идолопоклонническими. Конечно, во II веке было известное число солдат-христиан. Но несовместимость обязанностей скоро обнаруживалась, и солдат снимал меч или становился мучеником. Антипатия была абсолютная; с обращением в христианство покидали, армию. "Нельзя служить двум господам", повторялось безпрестанно. Изображение меча или лука на кольце запрещалось. "Мы достаточно сражаемся за императора тем, что молимся за него". Причиной большого ослабления, замечаемого в римской армии в конце II века, и особенно в III веке, было христианство. Цельс тут прозрел истину с изумительной прозорливостью. Боевое мужество, которое, по понятиям германца, одно открывает путь в Валгаллу, в глазах христианина не составляет само по себе добродетели. Оно похвально, когда проявляется в борьбе за доброе дело; a иначе это лишь варварство. Конечно, большой храбрец на войне может быть человеком посредственной нравственности; но общество, составленное из безупречных людей, было бы так слабо. Вследствие излишней последовательности, христианский Восток утратил всякую военную доблесть. Ислам этим воспользовался, и явил миру прискорбное зрелище вечного восточного хрнстианина, везде неизменного, несмотря на различие рас, всегда побитого всегда умерщвляемого, неспособного взглянуть в глаза воину, постоянно подставляющего шею под сабельный удар, - вечной жертвы, малоинтересной, потому что она не возмущается и неспособна владеть оружием, даже вложенным ей в руки.