Марк Аврелий и конец античного мира

Цель христианства отнюдь не заключалась в улучшении человеческого общества, ни в увеличении доли счастья отдельных личностей. Человек старается устроиться на земле, сколько может лучше, когда он серьезно относится к земле и тем немногим дням, которые он на ней проводит. Но когда ему говорят, что земле наступает конец, что жизнь мимолетное испытание, пустое предисловие к вечному идеалу, тогда зачем же и украшать ее? Нет надобности украшать, делать удобной хижину, где останавливаешься лишь на миг. Это с особенною очевидностью проявилось в отношениях христианства к рабству. Христианство оказало могучее содействие к утешению раба, к улучшению его участи; но оно не стремилось прямо к уничтожению рабства. Мы видели, что великая школа юристов, созданная Антонинами, вся проникнута сознанием, что рабство злоупотребление, которое должно постепенно прекратить. Христианство никогда не говорило: "Рабство есть злоупотребление". Тем не менее, его восторженный идеализм оказал могучее содействие философскому направлению, которое уже давно чувствовалось в законах и правах.

Первобытное христианство было движением прежде всего религиозным. Оно сочло полезным сохранить в общественном строе все, что не было связано с поклонением идолам. У христианских учителей никогда не возникло мысли протестовать против установившегося факта невольничества. Это было бы революционным образом действия, совершенно противным их духу.

Права человека ничем не обязаны христианству. Св. Павел вполне признает законность обладания рабами. Во всей древнейшей христианской литературе нет ни одного слова, которое посоветовало бы рабу возмутиться, или владельцу отпустить раба, или хотя бы затронуло вопрос общественного права, возбуждаемый в нас невольничеством. Об уничтожении неравенства между людьми говорят лишь опасные сектанты, в роде Карпократиана. Правоверные признают абсолютизм собственности, будь то над человеком или над вещью. Ужасная участь невольника трогает их далеко не так, как нас. He все ли равно, в каком положении человек проводит немногие дни своей жизни? "Если ты назван рабом, не печалься об этом; если можешь освободиться, воспользуйся... Раб, отпущенник Господень; свободный человек, раб Христа... Во Христе нет ни грека, ни еврея, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины". Слова servus libertus крайне редко встречаются на христианских гробницах. Раб и свободный человек одинаково servus Dei, как солдат есть miles Chriati. С другой стороны, раб открыто называет себя отпущенником Иисуса.

Повиновение и совестливая привязанность раба к господину, кротость и братство со стороны господина по отношению к рабу, вот чем по этому щекотливому пункту ограничивается на практике мораль первобытного христианства. Рабов и отпущенников в составе церкви было очень много. Никогда она не давала совета, чтобы христиане, имевшие рабов-христиан, отпустили их на волю; она даже не запрещала телесных наказаний, которые являются почти неизбежным последствием рабства! При Константине, число отпусков пошло, по-видимому, на убыль. Если бы движение, начавшееся при Антонинах, продолжалось во второй половине III века и в IV веке, то отмена рабства последовала бы законодательным путем и в порядке выкупа. Крушение либеральной политики и бедствие времени привели к утрате всего, что было завоевано ранее. Отцы церкви говорят о презренности рабства и низости рабов в тех же выражениях, как и язычники. В IV веке, Иоанн Златоуст был едва ли не единственным учителем, который формально советовал господам отпускать рабов, в виде доброго дела. Позднее, церковь сама стала владеть рабами, и обращалась с ними, как все, т. е. довольно сурово. Положение невольников, принадлежавшим церкви, даже ухудшилось, вследствие невозможности отчуждать церковное достояние. Кто был владельцем? кто мог отпустить? Трудность разрешения этого вопроса затянула существование церковного рабовладения и привела к тому странному результату, что церковь, в действительности сделавшая для раба так много, оказалась последней рабовладелицей. Отпуски делались вообще по завещанию, а церкви писать завещаний не приходилось. Церковный отпущенник оставался под патронатом госпожи, которая не умирала.