Марк Аврелий и конец античного мира

Странно, однако, что после смертного боя с христианством, Цельс, по временам, оказывается очень к нему близким. Видно, что, в сущности, полктеизм для него только затруднение и что единый Бог христианской церкви внушает ему зависть. Мысль, что со временем христианство сделается религией империи и императора, мелькает в его глазах, также как и в глазах Мелитона. Но он с ужасом отвергает такую будущность. Это был бы наихудший вид смерти. "Просвещенная и предусмотрительная власть, говорит он им, лучше уничтожит вас до последнего, чем допустит через вас собственную погибель". Затем патриотизм и здравый смысл показывают невозможность подобной политики в деле религии. Книга, начатая самыми злостными опровержениями, заканчивается согласительными предложениями. Государство в величайшей опасности; надо спасать цивилизацию; варвары вторгаются со всех сторон; в ряды армии поставлены гладиаторы, рабы. При торжестве варваров христианство потеряет столько же, как и общество. Значит, согласиться нетрудно. "Поддерживайте императора всеми силами, разделите с ним защиту права; сражайтесь за него, если обстоятельства того потребуют; помогите ему в командовании армияма. Для этого перестаньте уклоняться от гражданских обязанностей и от военной службы; возьмите свою долю общественных должностей, если это нужно для спасения законов и защиты благочестия".

Легко было это говорить. Цельс забывал, что тем, кого он хотел привлечь, он только что угрожал жесточайшими казнями. Он забывал в особенности, что поддерживая установленный культ, он требовал от христиан, чтобы они признали нелепости худшие, чем те, которые он опровергал у них. Этот призыв к патриотизму не мог, значит, быть услышан. Тертуллиан скажет с гордостью: "Чтобы разрушить вашу империю, нам достаточно уйти. Без нас останутся только инерция и смерть". Уклонение от деятельности всегда было мщением побежденных консерваторов. Они знают, что они соль земли; что без них общество невозможно; что помимо их важнейшие государственные фракции не могут быть нсполняемы. Поэтому естественно, что в минуты досады они говорят просто: "Обойдитееь без нас". Действительно, в римском мире того времени, о котором мы говорили, никто не был подготовлен к свободе. Принцип государствениой рслигии признавался почти всеми. Христиане уже замыслили оделаться религисй имиерии. Мелитон уже доказывает Марку Аврелию, что установление христианства было бы прекраснейшим проявлением его власти.

Книгу Цельса очень немногие прочли в то время, когда она появилась. Прошло около семидесяти лет, прежде чем христианство заметило ее существование. Открыл нечестивую книгу александриец Амвросий, тот библиофил и ученый, который был руководителем трудов Оригена. Он прочел книгу, послал ее своему другу и просил его написать опровержение. Влияние книги было, таким образом, весьма незначительно. В IV веке Иерокл и Юлиан пользовались ей и списали ее почти всю; но уже было поздно. По всей вероятности, Цельс не отнял у Иисуса ни одного последователя. Он был прав с точки зрения естественного здравого смысла; но когда простой здравый смысл сталкивается с потребностями мистицизма, его очень мало слушают. Почва не была подготовлена хорошим министром народного просвещения. Надо помнить, что император сам не вполне отрешился от связи с сверхъестественным; лучшие умы века допускали врачебные сны и чудесные исцеления в храмах. Число чистых рационалистов, столь значительное в I веке, теперь стало весьма ограниченным. Люди, которые, как Цецилий Минуция Феликса, признаются в известного рода атеизме, тем решительнее отстаивают установленный культ. Во второй половине II века, мы, действительно, видим одного только человека, который стоя выше всех предрассудков, имел бы право посмеяться над всеми человеческими безумствами, и одинаково обо всех пожалеть. Этим человеком, самым сильным и самым прелестным умом своего времени, был Лукиан.