Маркета Лазарова

Пиво подошел к лучникам, а оттуда — к обозным; дух войска был лучше, чем заслуживала эта кампания. Разумеется, возницы мечтали воротиться к семье и засыпали на ходу. А как иначе — мужики они мужики и есть.

Пиво почувствовал, что решимость солдат подстегивают скорее стыд и желание завтра остановиться на ночлег в королевском городе, нежели геройство. Он приметил, как сдали его молодцы, и почти жалел их. У одних отморожены уши, у других белые пятна на коже, а у третьих побелели кончики пальцев и снежные розочки расцвели на носу. Животы у всех подвело. Роскошные были прежде кокарды! Добывая довольствие для армии, они приводили в трепет шинкарей, мужиков и побирушек, преклонявших колени в костелах, — красота, когда этакий удалец стоял, засунув большой палец за пояс! До чего же хороши были прежде кокарды! У них в желудках поместился бы порядочный поросенок, а пока гуляют лишь голодные ветры да в брюхе щелкает. Пиво принял решение и приказал трубачу трубить.

Тотчас заиграла труба, и капитан Пиво именем короля приказывает разбойникам сложить оружие. Но Козлик безмолвствует.

На что полагается, на что надеется этот безумец? Повторное обращение капитана также осталось без ответа.

Все это — лишь отдаление смерти, нагромождение ужасов, ибо бьет уже их последний час. Отвратите свой меч, несчастные, ведь за Пивовым брюхом стоит закон и подручные закона. Надейтесь на справедливый приговор и бросьте свои мечи! Ибо то, что вскоре наступит, — это не битва, а бойня. Солдаты жаждут крови; я вижу, как под доспехами, под панцирем и латами порывисто стучит их сердце. Кое у кого оно подпрыгивает, и злоба сотрясает их, как ветер — пламя свечи.

Они воины, воины по ремеслу! Ах, верность, которая в конце недели приходит получить свой сребреник! Вы, поденщики меча, вы, пожиратели свиней, вы, крысы кладовых, вы, чьи прегрешения почитаются за честь и славу и реют над вашим шлемом, словно изогнутое огненное перо! Вы, торговцы смертью, вы, мародеры-головорезы, чей произвол возведен в ранг права! Сдаться на вашу милость? Никогда! Ни Козлику, ни его сыновьям не дал бог смерти, какой они для себя желали. Не суждено им пасть в сраженье, где решаются дела империи, не погибнут они в схватке, умыкая девицу, не умрут за святую веру или защищая свою честь. Эта битва — грубая и бессмысленная, как грубы и бессмысленны драки с конюхами. Но что поделаешь, никто из нас не волен избрать себе способ смерти. Козлик и многие его сыновья падут на поле, несколько разочаровавшись в войске, которое даже не заслуживает этого названия. Но будем надеяться, что и разбойникам всыпят как следует.

Тем временем капитаново войско разбилось на шесть отрядов. Пиво пожелал, чтобы половина, продвигаясь к склону, врыла столько кольев, сколько успеет врыть. В спехе начали искать лопаты, однако обнаружили не то три, не то шесть, но никак не больше.

«Ничего не поделаешь, пустите в ход мечи и судлицы. Ройте и копайте всем, чем придется. Берите колья, берите палицы, вбивайте стволы в землю так, чтоб промежуток между ними был не более локтя».

Войско тронулось. Отовсюду были слышны голоса. В обоих лагерях стоял гомон и крик. Лестницу и веревку! Кто-то подносит жердь, а кто-то волочит бревна. В поле зрения — какой-то сосунок, он кривляется, будто чертенок; кто-то вздыхает, а кто-то машет рукой и выкрикивает советы, которые сейчас никому не нужны.

Шум заключен в самой природе войны. Капитан орет больше всех. Пиво орет, голос его швыряет солдат то туда, то сюда, голос его объявляет чудовищное наступление. Капитанство! Блестящий повод сделать из хама пана.

Ну, и стало так, что первый отряд добрался до подножия горы. Солдаты уже взбираются наверх. Самый первый ряд прячется за щитами, остальные работают. Смотри-ка — вот дубина летит над головами людей, вот цепь осаждающих, а вот коняшка, которая подымается на дыбы, чуя смерть.

Чудится мне, будто слышу я рокот проклятой жажды убийства; откуда он исходит, этот рокот?

Рта-та-та! Трах-трах-трах! Сыне божий, ежели бы кто спросил солдат, что такое они творят, они не смогли бы ответить на этот вопрос. Ежели бы спросить о том же разбойников — те от удивления оскалили бы клыки. Все склонились над своим оружием, прижались к своему оружию, захлебываются ненавистью, и душа их отрыгивает, неспособная дольше плакать; душа их пробивается вверх, к мозгу, бьется о стенки убогого тела, будто ягуар, клетка которого занялась огнем.

Гляди-ка, узда войны заброшена наверх. Войско припадает к земле и поднимается, падает и поднимается. Уже вбито двадцать стволов, уж тащат двадцать приставных лестниц. Вы слышите этот рев и гвалт? О певучая глотка, о хриплая песня, песня! Эвона, глянь-ка — поле безумцев, поле королевских мерзавцев, поле самого что ни на есть княжеского войска. Солдаты пылают огнем ярости, и ярость эта охватывает их всегда в подходящее время, в любое время, когда то взбредет в голову капитанам, когда трубачи приложат к губам свои трубы.