Маркиз де Сад

Неудивительно, что появилась охрана и оттащила маркиза от окна. О случившемся сообщили начальнику тюрьмы. Посоветовавшись с королевским министром, он решил: в то время, когда город гудит, как встревоженный улей, оставлять Сада «там очень опасно». Лучше было бы отправить его в другое место, откуда его призывы не будут услышаны, — дом для умалишенных в Шарантоне, на юго-восточной окраине Парижа, близ Венсенна и Бастилии. Приготовления к переводу не затянулись. Сада после пятилетнего заточения в Бастилии 4 июля перевели в Шарантон. Десять дней спустя жители Сен-Антуана, воодушевленные советом маркиза, хотя и с опозданием, пошли на приступ Бастилии.

В результате этого беспрецедентного революционного акта остальные узники Бастилии обрели свободу. По иронии судьбы еще долго после 14 июля Сад оставался в заточении Шарантона. Теперь он больше не считался узником старого режима, а являлся пациентом дома для душевнобольных. Цель же революции состояла в освобождении политических заключенных, а сумасшедшие в их число не входили. Более того, его дальнейшим содержанием под стражей занимались лица, которых он называл «негодяи Монтрей». Их маркиз обвинял в том, что еще девять месяцев после Бастилии провел в стенах дома для умалишенных.

Его перевод в Шарантон был осуществлен молниеносно. Свитки Сада, его личные вещи — все осталось в Бастилии. Во время штурма 14 июля что-то сгинуло, что-то украли. Отдельные рукописи были восстановлены, некоторые уже находились в руках Рене-Пелажи. «120 дней Содома», надежно спрятанные в стене камеры, оставались необнаруженными. Эту рукопись найдут уже после смерти Сада. Он никогда больше не увидит «Злоключения добродетели», не увидит большинство своих рассказов. Позже маркиз скажет о кровавых слезах, которые прольет над таким количеством утраченных работ.

Вскоре после перевода в лечебницу, 21 августа, его дядюшку, оставшегося в живых, приора Тулузского, постигнет удар. Глава Ордена святого Иоанна Иерусалимского просуществовал между жизнью и смертью еще месяц. Все это время он находился в своем парижском доме в Сен-Клу и умер 28 сентября. Оставленное им наследство по закону должно было перейти младшему сыну Сада, в то время как его тетушке, мадам де Вильнев, пришлось довольствоваться оставшимися в доме вещами.

С Рене-Пелажи маркиз виделся едва ли не в последний раз. 11 мая она писала о себе, что в возрасте сорока семи лет «становится старой и слабой». По мере того как беспорядки в Париже разрастались, Рене-Пелажи хотела только одного — покинуть город. 8 октября вместе с дочерью и горничной она в экипаже бежала, «чтобы не быть схваченной простолюдинками, которые силой забирали из домов других и пешком по грязи и в дождь гнали их в Версаль, дабы взять короля». К этому времени запасы еды в Париже значительно истощились. Люди верили, что, если король будет в столице, продовольственные поставки улучшатся. 24 октября Рене-Пелажи оказалась в безопасности Эшоффура. «Я в деревне, — писала она, — но, не из-за страха быть повешенной на фонарном столбе, не из-за страха перед мужиком с большой бородой, который рубит головы, а потому что боюсь умереть с голоду — ведь у меня нет ни су».

Осенью 1890 года в Париже состоялась Национальная Ассамблея. Собравшихся главным образом волновали права и вопросы демократии, хотя основная масса ее членов мечтала увидеть страну демократической республикой не больше, чем их предшественники в Англии после славной революции 1688—1689 годов. В своем настоящем положении Сад едва ли мог рассчитывать, что реформаторы или революционеры станут относиться к нему с почтением. Он только заметил, как революция внесла в его жизнь единственную перемену: служители в Шарантоне избивали и грабили с меньшими угрызениями совести. Преследование невинных и триумф преследователей — все это лишь художественным прием, которым Сад пользовался для достижения авторского замысла. Что касалось реальности, то в жизни подобные вещи вызывали у него глубокое возмущение, тем более когда в роли жертвы выступал он сам.