Сад имел смелость утверждать, что, отважно принимая собственные вкусы за отправную точку и принцип всего разума, он дал философии самый прочный фундамент, какой только можно найти, и оказался в состоянии глубоко интерпретировать человеческую судьбу во всей ее полноте. Подобная претензия, без сомнения, уже не способна нас напугать, однако, сознаемся, мы только начинаем принимать ее всерьез, и на протяжении долгого времени ее одной было достаточно, чтобы отпугнуть от садовской мысли даже тех, кто Садом интересовался.
Так почему же все-таки именно маркиз де Сад?
Симона де Бовуар уверена, что все дело в том, что он «заслуживает внимания не как писатель и не как сексуальный извращенец, а по причине обоснованной им самим взаимосвязи этих двух сторон своей личности». По ее мнению, «его отклонения от нормы приобретают ценность, когда он разрабатывает сложную систему их оправдания», то есть старается «представить свою психофизиологическую природу как результат этического выбора».
То есть, по сути, это был несчастный человек, который полжизни (точнее, почти двадцать девять лет[24]
) провел в тюрьмах и психиатрических лечебницах – причем без суда и следствия – исключительно потому, что подробно описывал свои фантазии. Но ведь подобные фантазии описывали и многие другие, и различная порнографическая литература появилась задолго до маркиза де Сада.По мнению Симоны де Бовуар, маркиз стремился «преодолеть свою отчужденность от людей», и в этом отношении его судьба имеет глубокий общечеловеческий смысл.
Симона де Бовуар пишет:
«Можем ли мы существовать в обществе, не жертвуя своей индивидуальностью? Эта проблема касается всех. В случае Сада индивидуальные отличия доведены до предела, а его литературные усилия показывают, насколько страстно он желал быть признанным обществом. Таким образом, в его книгах отражена крайняя форма конфликта между человеком и обществом, в котором ни одна индивидуальность не может уцелеть, не подавляя себя. Это парадокс и в известном смысле триумф Сада».
По мнению писательницы, «основной интерес для нас представляют не извращения Сада, а его способ нести за них ответственность. Он сделал из своей сексуальности этику; этику он выразил в литературе. И именно это сообщает ему истинную оригинальность».
Причины «странностей» маркиза де Сада не очень понятны, ведь, по сути, он был похож на всех молодых аристократов того времени. Он был образован, любил театр, искусство и литературу. Он служил в армии и славился расточительством, имел любовниц и часто посещал бордели. Он женился не по любви, а по настоянию родителей, и, наверное, именно это стало началом всех бедствий, преследовавших его всю жизнь.
Потом, уже после женитьбы, он вдруг обнаружил, что его личные удовольствия несовместимы с «нормальной» социальной жизнью. А ведь он не был ни революционером, ни бунтарем. У него было все хорошо с происхождением, а нелюбимая жена принесла ему еще и богатство. Но это не приносило ему удовлетворения. И он восстал против регламентированности жизни, против условностей и заведенных порядков, прекрасно понимая, что их никто особо и не соблюдает, но при этом все лишь усиленно «делают вид»…
На самом деле, отхлестать плеткой (причем по предварительному соглашению и за немалые деньги) нескольких девиц легкого поведения – это и не подвиг, и не преступление.
Да и не было в маркизе де Саде каких-то особых амбиций и претензий на подчинение себе других, на их унижение и истязание. И в своих «отвратительных произведениях» он больше фантазировал, чем описывал реально содеянное. По словам Симоны де Бовуар, он «предпочел жить в мире воображаемом потому, что придавал большее значение фантазиям, которыми опутывал акт наслаждения, чем ему самому».
Одинокий, сомневающийся, страдающий, выдающий желаемое за действительное… Что-то жалкое какое-то получается «чудовище»…
Но скандала ему избежать не удалось. Облекая свои фантазии в литературную форму, он играл с огнем, и общество, занимавшееся, по сути, тем же самым, но только тихо, не высовываясь, «цепко ухватилось за его тайну и классифицировало ее как преступление».
Получается, что вина маркиза де Сада заключалась исключительно в том, что он бросил вызов обществу, а потом, после смены власти, и самому Наполеону. И сделал он это не из какой-то революционности своего характера (этого не было и в помине), а из-за желания избавиться от чувства стыда.