Маркиза Бонапарта

На печке, занимавшей половину горницы, зашевелились и вскоре показался дед, который, потирая нос, с удивлением воззрился на Шлосса.

– А чаво надобно, любезный? – спросил он скрипуче. – Али кого?

– Где полковник Анненков? – четко разделяя на западный манер слова, спросил у того доктор. – Куда подевался?

– Так куды он подевался, – пожал плечами дед, – я того не знаю. Вот схватил одежу свою с ентими, с эполетами, значит, и ускакал. Они ж молодые – шустрые. Ускакал – и все. А куды – не сказывал. Вы если голодны, так на столе там старуха моя молока справила, каравая медового, а в печи – щи… Кушайте на здоровье, – невозмутимо говорил дед, снова укладываясь на полати. – Ну а я сосну, покуда они обратно не примчались. – С печи послышался монотонный храп.

* * *

Река Нара у Тарутино неглубока и неширока, правый берег ее – нагорный, крутой и высокий, а левый – пологий, окруженный лесами и врезающимся в них множеством небольших озер. У одного такого озерца, чистого и мелкого – так что каждый камушек на дне видно в воде, – и расположился крохотный домишка с двумя окошками, заколоченными досками, который и отыскал вездесущий сообразительный штаб-ротмистр Сашка Голицын.

Вокруг озера густо разрослись ивняк и осока. К избушке по самой воде вели деревянные мостки. Княгиня Лиз, приподняв подол платья, осторожно ступила на них и, вскрикнув, чуть не упала в воду – у самых ее ног плеснула гладкая, блестящая выдра и, показав княгине мелкие острые зубки, скрылась в осоке. Лиз засмеялась.

Весь противоположный берег Нары золотился в закатных лучах. По темно-серой озерной ряби бежали розовые блики. Осторожно пройдя по мосткам, Лиз подошла к избушке и тут ее снова обрызгали – прохладная вода попала на лицо, и не успела Лиз опомниться, крепкие сильные руки – те, которые она узнала бы всегда, пусть даже мир перевернется и покатится в бездну, – подхватили ее и перенесли на сушу…

– Мадам Лиз, – услышала она негромкий голос, и Анненков наклонился к ней, целуя ее висок. – Я вас здесь жду…

– Ты сумасшедший, Алешка, – Лиза слегка ударила рукой по новеньким полковничьим эполетам, поблескивающим на его плечах, и прислонилась щекой к мягкой морде барса, свисающей впереди.

Алексея снова зачислили в лейб-гвардию, и он вернул себе прежний алый мундир, который в самом начале войны так легко поменял на коричневый, ахтырский…

– Ваша светлость сама убедится, что рана – ерунда, и ее наслаждение нисколько не пострадает от происков французских кирасир, – засмеялся он. – И даже артиллеристов…

– В этом я как раз не сомневаюсь…

Душистое свежее сено, набросанное в полутемной горнице на полу, приняло их обоих. Лиз успела заметить, как голубеют в свете тонких розовых лучей, пробивающихся в щели между досками, еще не увядшие васильки.

Несколько мгновений Алексей молча смотрел на нее – темные волосы упали ему на лоб. Сумрак, царящий вокруг, передавал ему запах женщины, знакомый ему с юных лет: нежный аромат персиковых и клубничных саше, которые служанки всегда добавляли в воду для княгини, смешивался с горьковатым, тревожащим душу запахом полыни и ковыля крымских степей, где прошло детство Лиз, – немного солоноватый привет Черного моря, соединенный с тем болотным и сырым воздухом, что ни с чем не спутаешь, с воздухом Петербурга…

Мягкая, податливая трава повторяла изгибы прекрасного тела княгини – Алексей провел рукой вдоль выреза на ее платье, почувствовав щекочущее прикосновение кружев и упругость выступающей груди… Сияние ее волос окаймляло дивный овал лица, который не портили серые тени от многих бессонных ночей, проведенных в госпитале. В этот момент его любовь к ней граничила с болью…

– Я так благодарна тебе за сына, – проговорила она, не в силах больше выдерживать молчание. – Ты спас ему жизнь…

– Я многие годы мечтал и мечтаю, чтобы у тебя родился мой сын, Лиз, – ответил он, – но пока забочусь об Александре. Ведь в нем – и твоя частичка, не только императора…

– Треклятая лихорадка, которую я подхватила еще в Крыму, усилилась после сидения в Кронштадте, – произнесла она с горьким сожалением. – Она не позволяет мне еще иметь детей…

– А как бы ты сказала о том императору? – напомнил он насмешливо.

– Александр уже не ревнив… – возразила Лиз. – Он давно увлечен мадам Чарторыйской, которая ныне зовется Марьей Антоновной Нарышкиной…

– Тем не менее он пишет тебе каждый день. И требует твоего возвращения. Александр Павлович, хоть и именуется помазанником Божьим, на самом деле такой же земной мужчина, как все, – он не может позволить никому другому обнимать женщину, которую обнимал сам, хотя теперь и волочится за иной. Но он ее не любит, Лиз. Он любит тебя.

Потемкина промолчала. Она знала: Алексей прав.

– Прости, – Анненков наклонился над ней, расстегивая пуговицы на платье. Он прикоснулся губами к ее лицу. – Все это ребячество. Никчемные подозрения, которые только теребят впустую сердечные раны. Я так люблю тебя… Но так же как и Александр, я не могу смириться с тем, что твое тело – не только мое. Пусть даже он и император…