Марко Висконти

Пробившись сквозь толпу, с трудом удерживаемую стражниками, Лупо с отцом вышли на площадь Кьяравалле. Здесь недалеко от церкви они увидели Отторино, а рядом с ним крестьян, которые держали под уздцы трех лошадей. Среди всеобщего ликования молодой рыцарь крепко обнял своего верного оруженосца Миг спустя все трое были уже в седлах.

— А разве ты не пойдешь поблагодарить аббата? — спросил у Лупо какой-то монах.

Лупо взглянул на своего господина, увидел, что тот пожимает плечами, как бы говоря «не стоит», и ответил:

— Я слишком тороплюсь.

Винчигуэрра, проводивший Лупо до церкви, повесил ему на шею серебряную цепь и, вынув из кармана деньги, которые должен был раздать товарищам, сказал:

— Возьми, это — твое.

— Деньги оставь себе, — ответил лимонтец, — выпейте на них за мое здоровье.

— Охотно, — отвечал стражник. — Да, кстати, я не вернул тебе серебряное распятие.

— Возьми его себе, возьми его на память обо мне, — ответил Лупо, пожимая ему руку, и поехал вслед за отцом и Отторино через толпу, которая расступалась, давая им дорогу.

Когда всадники выехали на площадь и собирались повернуть налево, в узкий переулок, Лупо совсем рядом увидел приготовленную для него виселицу. Помахав ей рукой, он громко воскликнул:

— Прощай, моя дорогая! — что вызвало в толпе взрыв веселого хохота.

Бедный Амброджо, казалось, никак не мог поверить, что его сын едет с ним рядом живой и здоровый Он не сводил с него глаз, словно опять и опять испытывая жгучую потребность в этом убедиться, крепко держал его за руку и вполголоса растроганно повторял:

— Негодный мальчишка! Безобразник! Натерпелся же я из-за тебя страху! Плохо мне было. Пожалуйста, послушайся меня: брось ты солдатскую службу, вернись домой, поживи мирно подле матери… Бедная женщина! А ты еще жаловался, что она тебя мало любит… Видел бы ты эту несчастную!

— Знаю, знаю, я никогда и не сомневался, что она меня любит.

— Говорю тебе, она так сильно, так крепко тебя любит, что даже я не могу любить тебя сильнее. А Лауретта? А твой брат? Ведь и он, хоть и кажется таким равнодушным…

— Да, да, я очень вам всем благодарен.

— Так, значит, ты вернешься домой, доставишь радость отцу на склоне его лет?

— Поговорим об этом после. Вы же знаете, мне надо посоветоваться с моим господином.

— Да, да, это верно, это очень верно — ведь ты ему стольким обязан. Если бы ты знал, сколько он для тебя сделал и как старался… И граф тоже, и графиня, и маленькая госпожа, да и вообще все-все, В беде меня только то и утешало, что я своими глазами видел, как все тебя любят.

Понимая, что в первые минуты после встречи отца и сына всякий третий был бы лишним, Отторино обогнал их на несколько шагов и сделал вид, будто думает о другом, но, дав им излить свои чувства, он придержал коня, дождался обоих спутников и, когда они начали его благодарить, перебил их и сказал Лупо:

— Надо торопиться, чтобы не опоздать на турнир, ты ведь знаешь, что сегодня первый день состязаний, и я надеюсь, ты не откажешься нести службу оруженосца?

— Конечно! Поверьте, я думал об этом даже там, в Кьяравалле, и церемония, которую мне хотели устроить, была мне неприятна более всего потому, что мешала служить вам на поле боя!

— Еще немного — и тебе самому услужили бы разлюбезные монахи, но на этот раз я отбил у них такую охоту. Видел бы ты, какую кислую рожу скорчил аббат, прочитав письмо Марко! Он весь извивался, словно нетопырь, которого выкуривают серой, и, признаюсь, мне было очень приятно смотреть, как он впивает яд и источает сладость.

— Кстати, — сказал Лупо, — благоволение и милость, оказанные мне, выше всяких человеческих надежд. Марко Висконти…

— Все это благодаря хозяину, — перебил его Амброджо. — Это он вместе с Биче ходил к Марко просить за тебя.

— Ну что ж, я вечно буду благодарен графу, — отвечал юноша, слегка уязвленный тем, что Марко вовсе и не думал о нем, а он-то уже успел немножко загордиться. — Однако прежде всего надо сходить к Марко и поблагодарить его.

— Он сегодня ночью уехал в Тоскану, — сказал Отторино.

— Ах, как жаль! Чего бы я только не дал, чтобы удостоиться чести поцеловать его славную руку и сказать, что отныне моя жизнь принадлежит ему.

Услыхав, как сын выражает такую горячую и даже фанатичную благодарность Марко, Амброджо понял, что тот ничуть не изменился и по-прежнему одержим бесом ратного дела. Низко опустив голову, он с грустью подумал: «Если уж и виселица тебя не излечила, то я ничего не могу поделать».

Лупо прочитал это на морщинистом лице своего отца; огорчившись, что у него вырвались слова, которые могли расстроить отца, и желая как-то поправить дело и выразить ему сыновнюю привязанность, он задумался, что бы сказать ему приятного и ласкового, не касаясь ничего, в чем они не могли бы прийти к согласию, и не давая обещаний, которых он не собирался исполнять, и, наконец, спросил у отца, как поживают его соколы, оставшиеся в Лимонте.