Марко Вовчок

Она видела в Италии все, что полагалось видеть туристу, все, что так обстоятельно описывает Е. Ф. Юнге, — руины, оставшиеся от седой старины, и оборванных лаццарони, осаждающих экипажи богатых иностранцев, галерею Уффици во Флоренции и то место на набережной Арно, где, по преданию, Данте впервые встретился с Беатриче, картинные красоты Неаполя и знаменитый «собачий грот», куда водили каждого экскурсанта, и многое, многое другое, о чем умалчивает Марко Вовчок, избегая банальных описаний. Но иногда брошенное вскользь замечание дает почувствовать, в какой она очутилась накаленной атмосфере и как воспринимала события, к которым было приковано внимание всего мира.

Италия переживала боевой период. После свержения неаполитанских Бурбонов и провозглашения королем Виктора-Эммануила весь Юг оказался под властью савойской династии. Гарибальди, вынужденный под давлением монархических сил распустить армию краснорубашечников, не только не сложил оружие, но стал готовиться к походу на папский Рим, находившийся под охраной французских войск. В дальнейшем предстояло освободить еще несколько миллионов итальянцев, томившихся под австрийским гнетом в Венецианской области. О подвигах Гарибальди слагались легенды. Народного полководца чествовали как национального героя. И хотя в Риме это было строжайше запрещено, даже продавщицы цветов, как могли, выражали свое сочувствие освободительной борьбе — букеты из красных и белых камелий, обложенные зелеными листьями, напоминали римлянам о трехцветном национальном флаге.

Весенний карнавал 1861 года сопровождался по обыкновению факельным шествием. В отсветах пламени у многих юношей виднелись трехцветные галстуки, но как только в толпу врывались карабинеры, галстуки исчезали. Зато иностранцы, не страшась преследований, открыто носили броши с надписью «Viva Garibaldi».

В один из весенних дней, когда Рим находился на осадном положении, Марко Вовчок заметила в письме к Я. П. Полонскому: «Солдат везде тут встретишь, ходят толпами. Особенно вчера — вчера были именины Гарибальди — солдаты стояли на всех улицах, и народ не собирался — на площади del popolo было даже как будто меньше, чем в будни, и тише. Что-то похоже на ту тишь здесь, какая бывает перед бурею».

А в Неаполе, где славить Гарибальди не возбранялось, на улицах непрерывно звучали гарибальдийские гимны, повсюду были вывешены его портреты, и в каждой траттории пили за его здоровье. Марко Вовчок видела в неаполитанском цирке пантомиму, дававшуюся трижды в день несколько месяцев подряд: сражение на лошадях, оглушительная стрельба, изгнание «австрийцев» и в апофеозе появление «Гарибальди» — на белом коне, во главе отряда краснорубашечников, выпускавших из ракетниц зеленые, белые и красные огни. Всему представлению сопутствовали восторженные крики, а в финальной сцене экспансивные зрители забрасывали «Гарибальди» цветами и срывались с мест — пожать руку актеру.

Писательница послала из Неаполя своему Немировскому приятелю Дорошенко портрет Гарибальди; позже, читая его «Записки», восхищалась его верной подругой Анитой, делившей с ним все невзгоды и радости; в зимней, завьюженной Москве, в день Николая-угодника, вспоминала солнечный Неаполь: «Оглушительный звон в колокола и суета такая, точно Гарибальди празднуют». Легко себе представить ее радость, когда в 1864 году она узнала, какой тост провозгласил Гарибальди в лондонском доме Герцена: «Теперь выпьем за новую Россию, которая страдает и борется, как мы, и победит, как мы, за новый народ, который, освободившись и одолев Россию царскую, очевидно, призван играть великую роль в судьбах Европы».

ВЕСТИ ИЗ РОССИИ

19 февраля 1861 года были подписаны и 5(18) марта опубликованы «Положения» о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. Личная свобода при сохранении экономического бесправия оставалась свободой лишь на бумаге. «Старое крепостное право заменено новым. Вообще крепостное право не отменено. Народ царем обманут», — заявил Огарев на страницах «Колокола».

В таком же духе высказывались все революционные демократы и совсем иначе — либералы. В. П. Боткин, услышав от Николая Успенского, что тот не верит ни в царя, ни в освобождение, обругал его «заскорузлым невеждой» и выложил, не стесняясь, все, что думает: «Новые положения, недавно объявленные правительством, — превосходны, и пусть ваш мужик околеет, если не воспользуется этими положениями».

Русское посольство в Париже украсилось флагами. 22 марта Тургенев писал Анненкову: «В прошлое воскресенье мы затеяли благодарственный молебен в здешней церкви, и священник Васильев произнес нам очень умную и трогательную речь, от которой мы всплакнули. «…Дожили мы до этого великого дня», — было в уме и на устах у каждого». В приподнятом настроении Тургенев поспешил в Россию улаживать дела с мужиками. По дороге в Сйасское он видел, как горели усадьбы, а в Туле застал мужа своей приятельницы, генерала царской свиты Ламберта, посланного усмирять бунтовщиков.