Маркос Рамирес

Она успокоила меня, объяснив, что все на прогулке, и тогда я вошел за ней в обширную прихожую. Ноги в новых башмаках разъезжались на мозаичном полу. Увидев девочку, игравшую в столовой, я молча бросился вперед, чтобы обнять и расцеловать ее, думая, что именно так следует обращаться с невестой. Но тут неожиданно появились все женщины этого дома и с громкими криками окружили меня, грозя разделаться со мной. Перепуганный и пристыженный, я в одно мгновение вырвался из рук, пытавшихся схватить меня, и промчался через прихожую с такой быстротой, словно за мной гнались бесы; топот моих ног в новых башмаках адским грохотом разнесся по дому. Этим печальным случаем завершилось мое первое ухаживание.

Тогда у меня уже было две сестренки — одна из них совсем маленькая, недавно родилась; мне частенько приходилось нянчиться с крошками, чтобы помочь матери. Занятие это меня выводило из терпения и порядком надоедало. В ту пору наивысшим счастьем для меня было разрешение пойти в гости к деду и бабушке. Мать в таких случаях отмывала мне лицо, меняла одежду и, выйдя меня провожать, объясняла, как добраться:

— Дойдешь до угла, пересечешь улицу и пойдешь все прямо до казармы, там снова перейдешь улицу, возьмешь налево, и пойдешь прямо, все прямо-прямо, до дома дедушки… Смотри не заблудись и по дороге ни с кем не задерживайся!

Верхом на палочке кофейного дерева я вприпрыжку мчался по середине улицы, добирался до желанного дома и приветствовал бабушку — добродушную старушку, вечно занятую домашними делами и неизменно оберегавшую меня от всевозможных обид и козней дядюшек. А немного погодя мы носились вместе с Томасито по обширному саду, лазили на фруктовые деревья, из листьев пиньуэлы[16], строили водяные мельницы на оросительном канале или воздвигали печи, рыли канавы, наводили мосты — словом, мастерили все, что в этом возрасте можно себе представить. Как-то раз пришла мне в голову счастливая мысль:

— Давай-ка я сейчас изображу Панчито![17] Вот увидишь, как здорово это получится!

Вмиг отыскал я длинную веревку и привязал один конец ее к макушке высоченного дерева так, чтобы она свободно свешивалась, чуть касаясь другим концом земли, и торжествующе объяснил Томасито:

— Сейчас я соскользну по этой веревке вниз, опять вскарабкаюсь на дерево и снова спрыгну. Видишь, как здорово? — Ухватившись за веревку, я воскликнул: — Вот летит Панчито!

И с беззаботной решимостью скользнул вниз.

Как и следовало ожидать, почти в тот же миг мне пришлось разжать руки; выпустив веревку, я камнем полетел вниз и хлопнулся спиной о твердую землю. Открыв рот, задыхаясь, я тщетно пытался встать и отчаянно махал изодранными в кровь руками…

В поисках лучшего заработка отчим решил переехать в Сан-Хосе. Тяжело мне было расставаться с Алахвэлой — в моей жизни так много значили дом и трапиче деда, — но сборы к отъезду переполняли меня чувством любопытства и томительного ожидания: предстояла ведь поездка по железной дороге, знакомство со столицей!

В Сан-Хосе мы поселились в очень скромном домике — правда, с деревянным полом, — по соседству с кварталом Лас Пилас, получившим свое название от городских прачечных, которые там в свое время находились.

Мой дядя Сакариас, проходивший после окончания юридического факультета практику в конторе старого, опытного адвоката, поселился с нами, чтобы разделить с отчимом расходы на квартиру и питание. С тех пор дядя и начал принимать участие в моей жизни, вплоть до своей смерти заменяя мне отца.

Дядя Сакариас был молод и хорош собой. Способный, мужественный и энергичный, он тщательно следил за своими прекрасными темными волосами и безукоризненно одевался.

Получив образование ценой огромных жертв, преодолевая значительные трудности, дядя высоко ставил значение просвещения и ратовал за предоставление права учиться всем. Благодаря его жесткой требовательности я наконец-то стал заниматься, оставаясь, впрочем, всегда строптивым и невнимательным учеником.

Я поступил в школу «Мауро Фернандес» и в первые же дни, чтобы не отставать от старшеклассников, стащил из письменного стола моего дядюшки линейку. Она мне, конечно, была совершенно не нужна, ведь я не знал даже цифр, однако я носил в школу вместе с грифельной доской эту линейку, чтобы щегольнуть ею, и с гордостью всякий раз клал ее перед собой на парту.

Месяц спустя мне пришлось покинуть школу. Учительница пригрозила мне метровой линейкой, а я, насмотревшись, как она наказывает других, оказался проворнее, чем она ожидала, и сам пребольно ударил ее своей линейкой по руке. Дядя Сакариас задал мне основательную взбучку, а затем отправил в Алахвэлу, к дедушке и бабушке, с тем, чтобы меня определили в ту же школу, где учился Томасито.

* * *

В доме деда я почувствовал себя безмерно счастливым. Порой он брал меня с собой в дальнюю прогулку по уединенным дорогам, которые мне казались такими прекрасными. До сих пор у меня осталось в памяти, как я пытаюсь поспеть за длинными ногами, без устали отмеривающими громадные шаги. И вспоминаю, с каким неизменным уважением люди относились к моему деду.