Маркс и Энгельс

Энгельс и Елена Демут, которую в доме вот уже несколько лет звали «Ним» (так окрестил ее маленький Джонни Лонге), делали все, чтобы сласти Маркса, но, едва вернувшись домой, глубоко надавленный, замкнувшийся в себе, он слег в постель. Его мучили бронхит и воспаленье гортани, от которых он лишился не только голоса, да и возможности глотать. Маркс, стоически переносивший величайшие страдания, предпочитал питаться ненавистным ему молоком, нежели принимать твердую пищу, такие боли она ему причиняла. Маркс потерял аппетит и худел катастрофически. Силы его стремительно падали, и впервые за свою сознательную жизнь он не мог более читать. Мысль об умершей дочери добивала его. Утомленный, он равнодушно ждал вечной ночи.

Два верных друга, однако, упорно боролись за его жизнь и не теряли надежды. Ни одна мать не могла бы лучше ухаживать за своим ребенком, нежели это делала Елена Демут, окружившая больного внимательнейшей заботой. Энгельс призвал к постели Маркса всех лучших врачей Лондона и советовался со многими научными светилами. Не довольствуясь этим, он изучил все относящееся к легочным нарывам и гангрене. Для него не осталось более тайн в области легочных заболеваний. В течение шести недель, каждое утро, поворачивая за угол Мэйтленд-парк-род и приближаясь к полукруглому скверу, где жил Маркс, он в смертельном страхе, едва усмиряя отчаянно бьющееся сердце, смотрел, опущены или нет шторы на окнах дома № 41.

14 марта Маркс проснулся, чувствуя себя лучше. Он с удовольствием выпил вина, молока и поел супа. Природа в последний раз собрала остаток сил и, как это часто бывает перед концом, обманула на одно мгновение мнимым выздоровлением. Вспышка надежды осветила дом, у Ним распрямились плечи, Тусси впервые за долгие месяцы улыбалась. Но вдруг все переменилось. У Маркса появилось кровохарканье. Все засуетились, растерялись, заплакали. Только больной остался по-прежнему безразличен. Так как ему легче дышалось, когда он не лежал, близкие усадили его В большом кресле, подле незатухающего камина. Предельно ослабев от потери крови, он, казалось, задремал, когда Ленхен, стараясь не нарушать его отдыха, в мягких туфлях сошла вниз навстречу Энгельсу. Выло около трех часов дня.

— Вы можете войти, он в полусне, — сказала она шепотом и пропустила друга вперед.

За ней в комнату больного вошла на цыпочках и Элеонора. Маркс сидел в кресле, откинувшись на спинку, как две минуты до того, когда Елена вышла из комнаты. Веки его были опущены. Он выглядел безмятежно спокойным, погруженным в размышления, счастливым. Маркс скончался.

«Человечество стало ниже на одну голову, и притом на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало», — писал Энгельс соратникам.

17 марта, в субботу, на Хайгейтском кладбище в той самой могиле, в которой пятнадцать месяцев назад была погребена Женни, хоронили Маркса. Шарль Лонге прочел телеграммы от Французской, Испанской рабочих партий. От имени немцев прощался с Марксом Либкнехт. Затем огласили обращение от русских социалистов.

«…Угас один из величайших умов, — говорилось в нем, — умер один из энергичнейших борцов против эксплуататоров пролетариата».

Весенний ветер играл красными лентами, обвивающими цветы, которых было очень много над свежей могилой. Их прислали рабочие и студенты, газеты и Коммунистическое просветительное рабочее общество Лондона. По просьбе петербургских студентов и курсисток Энгельс возложил на гроб усопшего друга венки. Горе его было безмерным. Заметно поседевший, осунувшийся, потерявший слух, на левое ухо, но по-прежнему несгибаемо волевой, он говорил на. похоронах друга, как бы обращаясь ко всему миру, к будущим поколениям и векам. Только в легком заиканье сказывались его волнение и душевная боль.

— … Маркс был прежде всего революционер. Принимать тем или иным образом участие в ниспровержении капиталистического общества и созданных им государственных учреждений, участвовать в деле освобождения современного пролетариата, которому он впервые дал сознание его собственного положения и его потребностей, сознание условий его освобождения. — вот что было в действительности его жизненным призванием. Его стихией была борьба…

С Хемстедских холмов ветер донес аромат весенних трав. Там была харчевня Джека Строу, где так часто в течение нескольких десятилетий бывал Маркс с семьей и друзьями. Энгельс не мог отвести глаз от лица усопшего друга. Белые волосы Маркса были едва различимы на атласной подушке, усыпанной красными тюльпанами, узкие, тонкие руки бессильно лежали на черном сукне сюртука. Их цвет и выражение больше даже, нежели разрытая могила, говорили о трагизме смерти.

В гроб друга Энгельс положил исполненный на стекле портрет его дочери Женни, старинный, пожелтевший дагерротип, на котором был изображен юстиции советник Генрих Маркс и портрет жены. Эти люди были наиболее дороги Карлу Марксу.