Маркс и Энгельс

Наступило молчание, прерываемое чьим-то горестным всхлипыванием. Собрав силы, Энгельс снова заговорил неожиданно громко, отрывисто. Он перечислил газеты, в которых сотрудничал Маркс, упомянул о его работе в изгнании и рассказал о создании им Международного Товарищества Рабочих.

— …Маркс был человеком, которого больше всего ненавидели и на которого больше всего клеветали. Правительства — и самодержавные и республиканские — высылали «го, буржуа — и консервативные и ультрадемократические — наперебой осыпали его клеветой и проклятиями. Он отметал все это, как паутину, не уделяя этому внимания, отвечая лишь при крайней необходимости. И он умер, почитаемый, любимый, оплакиваемый миллионами революционных соратников во всей Европе и Америке, от сибирских рудников до Калифорнии, и я смело могу сказать: у него могло быть много противников, не вряд ли был хоть один личный враг.

Энгельс наклонился к гробу друга и вдохновенно пророчески предрек, что имя Маркса и его дело переживут века.

Последний взмах заступа над насыпью могилы положил конец той особой, ни с чем не сравнимой напряженной суете, которая приходит в дом вместе со смертью. И тогда у близких появилось ощущение бездонной пустоты и потери, от которой окаменевают сердца. Дом № 41 на Мэйтленд-парк-род казался в те дни умершим.

Энгельс нашел некоторое утешение в обширной переписке с друзьями и соратниками во всех концах земли. Они были неразрывно связаны, как и он, с памятью Маркса. Им предстояло сообща нести его учение, создавать и укреплять пролетарские партии. Унынью и отчаянью не было места. Жизнь настоятельно требовала действий. Энгельс знал, что не имеет права на слабость, так как дружба обязывает и требует не одних слов, не только слез, но деятельности.

Сорокалетняя дружба навеки неразрывно соединила Энгельса и Маркса.

Жизнь теряет смысл лишь тогда, когда не имеет вечного огня цели. Энгельс и все единомышленники Маркса несли в себе неугасимое пламя, зажженное для человечества их другом, учителем, вождем.

Оно дает неиссякаемую волю к жизни, к борьбе и победе.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Постоянное острое беспокойство Энгельса о здоровье Маркса сменилось теперь новой тревогой — успеет ли он, в свои 63 года, подготовить и издать завещанные ему и Элеоноре рукописи.

Выбитый из привычной размеренной колеи, оглушенный смертью самого дорогого на земле человека, Энгельс в первые недели одиночества старался как можно больше действовать, двигаться. Его поглотила переписка с друзьями, он зорко следил за прессой, чтобы в ней чего-нибудь не сочинили об усопшем. Когда одна из нью-йоркских газеток перепечатала ложное сообщение об обстоятельствах смерти Маркса, он немедленно направил ей короткий грозный протест.

Со смертью Маркса пролетарское движение лишилось притягательного маяка, на свет которого шли в решающие моменты революционеры всех направлений и национальностей. И каждый раз они получали ясный, исчерпывающий совет, который мог быть дан только гением во всеоружии знаний. У любителей сговора, у тех, кто желал уступок буржуазии, кто был всегда готов пожертвовать ядром ради скорлупы, ради сегодняшнего частичного успеха, но в ущерб главной цели, — у этих отныне были развязаны руки. И хотя конечная победа пролетариата неизбежна, окольных путей к ней, временных и частичных блужданий становилось все больше. Все это тревожило Энгельса.

Но он не позволял себе отчаиваться. Это могло бы ослабить его силы, которых так много было нужно сейчас, когда он остался один на высоте, куда взошел вместе с Марксом.

Еще целый год дом, где долго жил и умер Мавр, оставался арендованным Энгельсам. Ни одна бумага усопшего не пропала, рукописи и архив были вывезены без спешки. Елена Демут переселилась к Энгельсу в его просторную квартиру на Риджентс-парк-род и взяла все хозяйство и заботы о его быте в свои неутомимые руки.

Не прошло и трех недель со дня похорон друга, как Энгельс, освободившись немного от всех других неотложных дел, занялся просмотром его рукописей. Он сразу же обнаружил тетрадь с надписью «Обращение капитала» и еще около 1000 страниц текста, сложенных отдельной стопкой и перевязанных обыкновенной серой бечевкой. Энгельс решил, что прежде всего придется переписать все набело, так как ни один другой человек в мире не мог бы разобрать сложный, витой, как арабская вязь, как рисунок, воспроизводящий ток крови в артериях сердца, почерк Маркса.

Энгельс отложил в сторону найденное и продолжал разбор рукописей. Особенно интересовал его очерк о диалектике. Маркс говорил ему, что хочет написать такую книгу.

«Быть может, она уже написана, — думал Энгельс. — Мавр ведь всегда скрывал от нас, в каком состоянии его работы. Он боялся, что его жена, я или дочери, проведавши о том, что у него что-нибудь готово, потребуем, чтобы он отдал это в печать».

Осторожно открыл Энгельс объемистую рукопись и будто прикоснулся рукой к плечу своего старого друга — это были страницы второго тома «Капитала».