Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

При анализе событий русской революции Парвус также пользуется двумя параметрами в процессе выработки политической линии на тот период: это специфический характер русского общества и модель западноевропейских буржуазных революций. Историческое развитие России, которое в докапиталистический период следовало «скорее китайской модели, нежели европейской»[80], привело к тому, что в стране появилась «капиталистическая буржуазия, а не промежуточная, из которой родилась и в лице которой утвердилась политическая демократия в Западной Европе»[81]. В России, так же как в период революции 1848 года в Европе, капиталистическая буржуазия вслед за свержением самодержавия быстро отходит от пролетариата для закрепления своих собственных завоеваний. Однако запоздание русской революции по сравнению с европейскими революциями вкупе с высокой политической зрелостью рабочего движения и специфическим характером обстановки в России, где доминировала военная автократия при поддержке международного капитала и буржуазии, испытывавшей вынужденный политический подъем и лишенной собственной широкой социальной базы, – все это в целом выдвигало перед революционной социал-демократией особые задачи. Последняя «должна [была] подготовить революционную силу, способную не только свергнуть самодержавие, но и стать во главе революционных событий»[82]. Становясь на путь проведения самостоятельной революционной политики, русский пролетариат должен был со вниманием отнестись к своим отношениям с другими политическими и социальными силами. Что касается отношений с либералами, то речь идет не о том, чтобы проводить политику союза или конфронтации, а о том, чтобы, сохраняя собственную политическую автономию и центральную роль своего класса пролетариата, объединить вокруг себя либеральные и демократические силы, не забывая о необходимости «присматривать за собственными союзниками не меньше, чем за собственными противниками», и «больше заботиться о том, как воспользоваться создавшейся в результате борьбы обстановкой, нежели о том, как сохранить союзника»[83].

Общим стержнем подобной политики является отказ от того, что Парвус называет «фаталистической концепцией исторического развития, определяемого классовыми отношениями»[84]. Если бы действительно классовые отношения непосредственно и просто определяли исторический ход событий, все было бы легко и оставалось бы лишь «вычислить момент наступления социальной революции, подобно тому как астрономы вычисляют момент прохождения какой-либо планеты, а затем наблюдают за ней»[85]. Фактически же, возражает Парвус, «отношения между классами порождает прежде всего политическая борьба», конечный результат которой определяется развитием классовых сил. А весь «ее исторический ход, охватывающий века, зависит от массы смежных экономических, политических и национальных условий, политического сознания борющихся партий, их тактики и способности пользоваться политическим моментом»[86]. Подобная переоценка политического момента приводит Парвуса к тому, что он отводит довольно серьезную роль государству и утверждает, что «какой-либо класс общества может посредством государственной власти удерживать свое господство, и не принимая во внимание экономических условий»[87]. Русское самодержавие, по мнению Парвуса, являет собой наглядный пример такого первенства политической власти над экономическим развитием (и вопреки ему). В России революция открывает возможности не для построения социализма, «в настоящее время неосуществимого при отсутствии социальной революции в Западной Европе»[88], а для создания демократического правительства особого типа, в котором роль, отводимая пролетариату, будет в значительной мере определяться революционной энергией самого пролетариата, политической решительностью социал-демократии, а также способностью тех и других использовать государственную власть, по крайней мере временно, в интересах масс. Парвус полагает, что «временным правительством в России будет правительство рабочей демократии»[89].

В этом новом процессе русской буржуазной революции, запаздывающей во времени по сравнению с западноевропейскими революциями, но ускоренной по отношению к ритму фаз и социальным результатам последних, Парвус не игнорирует роли крестьянских масс, отказывая им, однако, в способности определиться как подлинная революционная сила: значение участия в революционном процессе заключается в способности крестьянских масс «усилить политическую анархию в стране и, следовательно, ослабить правительство»[90]. Позднее у Парвуса будет более четкое понимание значения единства борьбы крестьянства и рабочих, за которыми он всегда будет признавать центральную роль и самостоятельность в революции.