С возникновением Международного товарищества рабочих отношения Маркса с рабочем движением обретают новые масштабы. В лихорадочные годы (с 1859, с началом войны в Италии) оформляется единство «исторических наций» Запада: Италии и Германии – с помощью ряда военных конфликтов и под руководством тех, кого Энгельс называет «душеприказчиками» 1848 года, Кавура и Бисмарка. В условиях дуалистической монархии Габсбургов Венгрия добивается если не полной независимости, то по крайней мере широкой автономии. Только Польша все еще разделена и угнетена. Следовательно, кончается одна эпоха, а с образованием Интернационала, центра коллегиальной разработки исторической перспективы для трудящихся, начинается другая. Влияние Маркса на Интернационал не вызывает никаких сомнений, но в свою очередь постоянная дискуссия и зачастую само движение тоже влияют на мысль Маркса. Какой выбор должно было сделать рабочее движение при наличии националистическо-шовинистического хора, когда уделяется особое внимание вопросам национального объединения, политике солидарности, стремления к миру, существует ненависть к бонапартистскому правлению?[1007]
И вот открывается дискуссия. Об этом свидетельствуют ежегодные конгрессы, на которых Маркс никогда не присутствует, хотя регулярно готовит доклад Генерального совета. Общее число точек зрения в отношении войны численно увеличивается, и они становятся все более разнообразными. Отсюда II Интернационал будет буквально пригоршнями черпать свои идеи, касающиеся войны.Позиции Маркса и Энгельса[1008]
можно анализировать в четырех аспектах. Во-первых, в правительственном плане, то есть в том плане, от кого зависит принятие решения (в связи с войнами австро-прусско-датских герцогств, австро-прусской, итало-австрийской, франко-прусской), первоначальные недоверие и подозрительность быстро становятся повсеместными: в 1865 году называют опасным «военным деспотизмом»[1009] прежде всего бонапартизм, а не прусский режим. Если первое Воззвание Генерального совета Международного товарищества рабочих о франко-прусской войне 23 июля 1870 года подчеркивает «бандитизм»[1010] Французской империи, то в то же время оно частично проливает свет и на ответственность Бисмарка за «французскую агрессию»[1011] и выражает беспокойство по поводу претензий Пруссии в отношении Эльзаса и Лотарингии, чья принадлежность к национальному французскому государству не вызывает никаких сомнений. Никаких компромиссов с Бисмарком, уточняет Энгельс 15 августа, и никаких «священных союзов», поскольку ответственность за это лежит на правительствах, а рабочий класс не принимал участия в их решениях. Участие в войне не означает, что ее хотели: именно в этом усматривается существо политической практики.