Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Приверженность к миру (мир – это «первое и обязательное условие всякого освобождения рабочего класса»)[1037] и общая воля развенчать систему, которая постоянно делает мир непрочным, становятся столь сильными, что в теоретико-политических документах Интернационала за войной не признается какой бы то ни было возможности революционного исхода. Голландец Домела Ньювенгейс в Брюсселе выдвигает идею о том, что правительства, объявив войну, сделали бы революционный жест, на который народы ответили бы революцией[1038]. Впрочем, главная мысль его выступления состояла вовсе не в этом. И тут он не встретил ни поддержки, ни оппозиции. Как бы то ни было, фаталистический взгляд на историю в резолюции 1889 года на последующих конгрессах не был подтвержден в тех же словах. Эти конгрессы ориентировались на формулировки Жореса, которые он, обращаясь к французским депутатам, сконцентрировал в единственной фразе, ставшей знаменитой: «Ваше общество, общество насилия и хаоса, даже когда оно жаждет мира и находится в состоянии относительного спокойствия, несет в себе войну, как туча несет в себе ураган»[1039]. Эта формулировка одновременно говорит и о необходимости сохранять европейский мир (поскольку в связи с франко-русским сближением существовала опасность конфликта, в сравнении с которым война 1870 года показалась бы детской игрой)[1040], а также о расширении колониальных экспедиций, во время которых весьма ярко проявляется конкуренция между крупнейшими западными державами.

Война, являющаяся результатом подобной конкуренции, разоблачается еще и как причина бедствий пролетариата. Реалистический характер этим высказываниям придает постоянная подготовка к войне, которую социалисты в первое время называют «вооруженным миром», а затем, начиная с 1891 года, – «милитаризмом». На первых конгрессах II Интернационала это понятие было направлено против регулярных армий с длительным сроком призывной службы и корпусом кадровых офицеров, из-за чего, как считалось, исключалась настоящая демократизация правительства. Подобный «военный гнет» неоднократно служил правящим классам для подавления стачек. Во Франции, Германии, Австрии жестокость армейской жизни, иерархический характер отношений в армии (иногда армейскую дисциплину[1041] рассматривают как нечто предшествовавшее фабричной), высокая стоимость содержания регулярной армии – все эти факторы вызывали активный антимилитаризм и давали многочисленные поводы для того, чтобы ставить вопрос о войне с помощью разоблачения внутреннего милитаризма.

Но поскольку этот милитаризм проявляется в основном как специфически внутренняя проблема каждой нации, разве не должны различные национальные партии время от времени выступать против него? Тогда проблема может разрешиться спокойным созданием организаций для этих целей, медленным завоеванием избирателей на свою сторону. Подобное решение вопроса отвергает инициативы, которые могут рассматриваться как авантюристические или в лучшем случае преждевременные. Оно основывается на быстром росте влияния социалистических партий не только в Германии, но и во Франции и Бельгии, пусть и в разной степени. В более широком смысле превалирует тезис, выдвинутый Вайяном в Брюсселе (это было сделано с трудом, поскольку он оказался в меньшинстве во французской делегации), согласно которому надо было оставить «за каждым выбор средств борьбы с милитаризмом»[1042]. При таком положении дела все сильнее чувствовалось влияние немецких марксистов. Они только что пережили период жестоких репрессий, но тем не менее, разоблачая милитаризм, не горели желанием вступать в активную кампанию против него и предпочитали не слишком углубляться в этот вопрос, поскольку по нему совсем недавно на Эрфуртском съезде у них произошел разрыв с «молодыми» социалистами. К тому же, как об этом ясно заявил Плеханов в Цюрихе, русские и немецкие марксисты не хотели ослаблять немецкую армию при наличии царизма, этой «постоянной угрозы европейскому миру»[1043].