Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Что касается Плеханова в качестве образца «жирондиста»-меньшевика, то он восхищался якобинцами, настоящими якобинцами, безусловно, ничуть не меньше, чем Ленин, и в его темпераменте было немало от «якобинца»[146]. Однако в силу своего антинароднического марксизма Плеханов был вынужден признать, что существует «правило, не допускающее исключений, что, чем меньше шансов имеет данный общественный класс или слой отстоять свое господство, тем более склонности обнаруживает он к террористическим мерам»[147]. Отсюда следует, что «предстоящий теперь в цивилизованных странах „великий бунт“ рабочего сословия наверное не будет отличаться жестокостью». Действительно, «торжество рабочего дела до такой степени обеспечено теперь самой историей, что ему не будет надобности в терроре»[148]. А если бы «торжество рабочего дела» не было «обеспечено самой историей»? И если бы «великий бунт» не произошел в «цивилизованных странах», то есть экономически зрелых, по классической марксистской модели, а был бы запроектирован во имя нового, народнического марксизма в стране не то чтобы «нецивилизованной», однако, несмотря на свое быстрое вступление на путь экономического обновления, еще обремененной жестокой и подавляющей надстройкой абсолютизма? Марксизм Плеханова, не будучи «жирондистским», должен был столкнуться с ленинским марксизмом народнического типа, богатым якобинскими реминисценциями. Победа ленинского марксизма не представляла собой фатальной неизбежности, чтобы восторжествовать, ему понадобилась большая война, война мировая. Но, утвердившись однажды как новая государственная национальная власть, зрелый и законченный ленинизм ярко продемонстрировал свое коренное отличие от якобинской модели. В отличие от французской революции[149] революция большевиков не знала краткого периода «террора», но поддерживала внутренний «терроризм» на протяжении крайне длительного периода, практически до сих пор не законченного, и в масштабах, также несравнимых с масштабами якобинского террора. Однако более глубокое различие между якобинством и ленинизмом заключается в том, что стрежнем последнего была теория и практика построения политико-идеологической партии, совершенного новшества для истории. Другим различием была структура этой партии, которой были свойственны распространение и повторяемость – с отдельными вариантами – в мировом масштабе и опора на идеологию борьбы и власти, на иерархию функционеров, не имеющую прецедента в социализме. Даже народничеству как составной части ленинизма суждено было отойти на второй план, приобретая с течением времени все более общее значение, тогда как главная идея – идея организации и неукоснительной власти над обществом гомогенизированной массы – по контрасту все более четко утверждалась. Марксизму доленинского периода было суждено стать гуманистическим ореолом, научным основанием (или абстрактным инструментом политико-идеологического соревнования) той идеологии, которую даже «ортодоксальные» марксисты-меньшевики оказались не в состоянии увидеть во всем ее могуществе и значении. Сама функция, или «миссия», рабочего класса изменялась, таким образом, по сравнению с традиционными, изначальными ожиданиями даже марксистского социализма, и оказалось, что из активной силы всеобщей эмансипации он мог превращаться в пассивное орудие построения тотального народного общества с жестким управлением.

С приходом русской революции 1905 – 1907 годов ленинская модель исторической деятельности поднимается на новую ступень зрелости после строгой теории «Что делать?»[150]. В дальнейшем останется лишь уточнять эту модель, приспосабливая ее к наиболее крупным историческим событиям, и проецировать ее на мировой фон вместе с теорией империализма. Меньшевики, несмотря на свое историческое поражение, по крайней мере обладали достаточным марксистским интеллектом, чтобы понять то новое, что происходило в русской социал-демократии (даже если для них это означало возвращение чего-то старого). Такой прозорливости недоставало в данном случае Розе Люксембург, «рафаэлевой Мадонне», как назвал ее тогда Плеханов, которая «носится на облаках… отрадных мечтаний». Она опустится на землю после 1917 года, критикуя последствия большевистской революции, так же как она опустилась на землю в 1904 году, критикуя ленинскую концепцию партии. Что же касается Ленина – автора самого выдающегося и стабильного новшества в марксизме, то до какой степени он осознавал значение поворота, совершенного им в истории? Его последователи, и особенно Сталин, самый крупный из них ввиду достигнутых им успеха и могущества, ответили на вопрос той прямолинейной формулировкой марксизма-ленинизма, которая вот уже долгое время облечена такой материальной и идеологической властью, что способна на протяжении длительного периода преграждать путь какой бы то ни было критике по любому вопросу.

Ютта Шеррер. БОГДАНОВ И ЛЕНИН: БОЛЬШЕВИЗМ НА РАСПУТЬЕ