Марлен Дитрих

Нахмурившись, Брэдли передал мне телеграмму:

– Она говорит, что ее зовут Элизабет Фельзинг-Вильс. Вы дали нам это имя и попросили, чтобы мы определили местонахождение ее и вашей матери Йозефины Фельзинг-Дитрих.

– Она может говорить что угодно, – отмахнулась я, не принимая во внимание телеграмму. – Эта женщина не может быть моей сестрой. Лизель живет в Берлине. Ее муж руководил там сетью кино…

– Кино? – спросил Паттон.

– Кинотеатров, – пояснила я. – Отвечал за одобренные правительством кинозалы. Он сам говорил мне об этом во время нашей последней встречи. Его не послали бы в этот лагерь, если только…

Мой возмущенный протест утих. Я вспомнила о своем отказе принять второе предложение Геббельса, переданное через Георга. Я понятия не имела, где работал мой зять, думала, они с Лизель оставались в Берлине. Но теперь меня обдало темной волной страха. Что, если нацисты арестовали всю мою семью? Что, если все они погибли в лагерях из-за меня? Такое могло произойти. Ничто теперь не выглядело невероятным, когда дело касалось Гитлера.

– Это возможно, Марлен? – тихо спросил Паттон.

– Да, – сглотнув, кивнула я. – Полагаю, что да. – Я вгляделась в лица генералов и после долгой паузы едва слышно спросила: – Что мне делать?

Паттон посмотрел на Брэдли, а тот сказал:

– Мы считаем, вам следует встретиться с этой женщиной. Это первые сведения о вашей семье, которые мы получили. Мы можем организовать перелет.

Я поймала себя на том, что готова отказаться. Желания ехать не было. Даже думать об этом не хотелось, при всей правоте генерала. Это были первые сведения, хотя не могли же они оказаться правдой. Должно быть, кто-то что-то напутал или это какая-то бюрократическая ошибка. С тех пор как Гитлер вовлек нас всех в эту катастрофу, людей куда только не забрасывало. Многие называли себя чужими именами, подделывали документы и паспорта. Вероятно, эта женщина использовала имя Лизель. Может быть, ей известно, где на самом деле находится моя сестра. В любом случае я была единственным человеком, который мог подтвердить или опровергнуть ее заявление.

– Отлично! – Уже не ощущая досады, я бросила телеграмму на стол. – Но вы не прекратите поиски в Берлине? Вы продолжите подавать запросы?

– Мы делаем все возможное, – заверил меня Паттон. – Но везде такой хаос. Тысячи людей убиты. Не стоит на многое рассчитывать. Город в руинах.

Я встала, держась за край стола:

– Моя мать сильнее, чем вы думаете. Она пережила первую войну. Если ей удалось пережить вторую, она здесь. Должна быть здесь.

Брэдли промолчал, а Паттон заметил:

– Я ведь предупреждал вас: это не кино. Тут нет сценария. Нет счастливого конца.

– Помню, – сказала я. – Как такое забыть? Ни один фильм не может быть настолько ужасным.

Перед отъездом из Мюнхена генерал Брэдли проинструктировал меня. Берген-Бельзен был одним из последних лагерей, брошенных нацистскими надзирателями, – перевалочный пункт, где богатые евреи, прибывавшие из Франции и Голландии, ожидали отправки в Польшу. Советских военнопленных тоже содержали здесь, их обменивали на немецких, захваченных союзниками. Когда британско-канадские войска подошли к лагерю, в нем разразилась эпидемия тифа. Через много лет я узнала, что еврейская девочка по имени Анна Франк умерла во время этой эпидемии вместе со множеством других людей.

– Они оставили трупы повсюду, – сказал Брэдли. – Вас отведут в бывшую штаб-квартиру вермахта, которую британцы используют в качестве командного пункта. Ответственным назначен капитан Арнольд Хоруэлл, он вас встретит. Но вы не должны просить осмотреть сам лагерь. Только встретитесь с этой женщиной и проверите, ваша ли это сестра. Нам нужно, чтобы аэроплан вернулся. Один день, Марлен. Больше у вас времени нет.

Я на все согласилась, но когда самолет коснулся земли на крошечном взлетном поле в Фасберге и армейский эскорт доставил меня в Берген-Бельзен, я вдруг поймала себя на том, что страшно хочу увидеть все. Мне пришлось подавлять в себе это всепоглощающее желание знать. К тому моменту я уже наслушалась достаточно о зверствах нацистов, и понимала: этот мрак будет нависать надо мной вечно, лишая последней надежды и веры в мой народ. И все же я была обязана вынести свидетельства кровавой бойни, устроенной от нашего имени, хотя бы для того, чтобы доказать миру: не все немцы были способны смотреть только в сторону.

И вот я ощутила это – не вонь, хотя она там тоже была. Бо́льшую часть трупов уже сгребли бульдозерами в ямы, самые опасные территории окружили кордонами, чтобы предотвратить распространение болезни. Выживших изолировали в наскоро обустроенных лазаретах, где они продолжали умирать. Но я все равно чувствовала эту неопределенную тяжесть в воздухе, будто некое испарение, от которого становилось трудно дышать и волоски на шее вставали дыбом. Когда мы приблизились к скоплению одинаковых унылых кирпичных зданий и деревянных бараков, я увидела тянущуюся на мили проволочную ограду под электрическим током.

Отчаяние, поняла я. Вот что я почувствовала. Это место источало человеческое отчаяние.