Марлен Дитрих

Проходя мимо спешивших на учебу студентов, я снова забеспокоилась: какая нелепость – считать, что я вступила в связь с человеком, которого мать наняла мне в учителя. И все же, когда я вошла в кабинет и застала профессора Райца в ожидании – тощая фигура, всклокоченные волосы, облик аскета и ясные серые глаза, его главная отличительная черта, – дыхание мое сбилось. Теперь, зная, что о нас говорят, я не могла перестать думать о его руках – длинных, со вздутыми венами и нежными, как стебли травы, пальцами. А он тем временем наблюдал, как я играю заданную на дом сонату Абеля, отстукивал ритм по ноге и, склонив голову набок, шагал взад-вперед у меня за спиной, готовый подметить любую ошибку.

– Нет, – остановил меня его хриплый от курения голос. – Ваш палец не на той струне. Начните снова. И на этот раз помедленнее. Здесь не нужно торопиться.

Я вернулась к игре, но споткнулась на первых же аккордах. Резко оборвав саму себя, прокрутила в голове сонату и собралась, чтобы моя рука со смычком и другая, на грифе, работали согласованно.

Профессор больше не останавливал меня. Когда я закончила и опустила инструмент в ожидании замечаний, он долго стоял молча, а потом произнес:

– Сколько вы уже сюда ходите?

– Почти год, за исключением рождественских и пасхальных каникул.

– Так долго? Фрейлейн, мне больно это говорить, но вы не прогрессируете.

У меня вдруг защемило сердце.

– Но я занимаюсь каждый день.

– Я знаю. И вы достигли высокого уровня. Если будете продолжать практиковаться, то в конце концов сможете играть в оркестре. Но в качестве солистки… Боюсь, так вопрос не стоит.

Глаза профессора сфокусировались на мне, и я поборола слезы. Среди всего, что, по моим представлениям, могло произойти, такой поворот событий не предполагался. Я приехала в Веймар, не уверенная в успехе, однако со временем желание доказать, что я чего-то стою, пересилило сомнения. Хотелось зажить жизнью, которую изберу сама, как советовала мама. А сейчас перед моим мысленным взором возникла картина бесславного возвращения в Берлин, и мне стало невыносимо тяжело. После всего, что предприняла мать, чтобы устроить меня сюда, она никогда не простит мне этого провала или не позволит забыть о нем.

– Вы можете научить меня играть лучше? – спросила я. – Мама мечтает, чтобы я стала музыкантом, и…

– Мне известно, – перебил профессор, – что ваша мать очень на вас надеется. Вы не хотите ее разочаровывать, но давать фальшивые обещания было бы нечестно. Мне действительно не следовало брать у нее деньги. Никакие инструкции и наставления не создадут таланта там, где его нет. Вы хорошая скрипачка, но не превосходная. И никогда такой не станете.

По моей щеке скатилась одинокая слеза. Отложив в сторону скрипку и отвернувшись, я стала рыться в кармане в поисках носового платка.

– Вот, – сказал профессор Райц.

Промакивая глаза его платком, я ощутила сильный табачный дух, смешанный с запахом твида и еще чего-то неопределенного, наподобие мускуса. Был ли это отличительный аромат мужчины?

– Но вы… вы же ставили мне высокие оценки, – дрожащим голосом пролепетала я. – Вы писали в отчетах, что я делаю успехи. Почему вы теперь так говорите?

– Я… я думал…

Он оборвал сам себя – и я увидела тот взгляд, на который мне советовала обратить внимание Берта. Глаза профессора задержались на мне чуть дольше, чем нужно, прежде чем он отвернулся как ошпаренный.

– Вы знаете почему, – произнес он и отошел в сторону, стараясь держать дистанцию.

Фрау Арнольди думает, ты спишь с профессором Райцем, считает тебя распущенной.

Во мне вспыхнул гнев.

– Почему же вы лгали? Если я не смогу заработать на жизнь игрой на скрипке, мне незачем здесь оставаться. Это слишком дорого, напрасная трата денег. Придется вернуться в Берлин.

Профессор не обернулся, но втянул голову в плечи – приготовился к поражению. Как только я сделала шаг к нему, он прошептал:

– Вы не понимаете, я не хочу потерять вас, не могу. Вот почему лгал.

Я замерла на месте. Райц сухо кашлянул:

– Я глупец. Думал… я люблю вас.

От звучания этих слов что-то внутри меня захлопнулось наглухо, а от нанесенного ими удара что-то другое распахнулось. Я не могла до конца в это поверить. Он завышал мне оценки в табеле, чтобы я осталась здесь. Женатый человек, у которого есть дети. Германия бедствовала. Даже влиятельные профессора нуждались в средствах на оплату счетов. Если он думал, что влюблен, значит трусил. Я была его ученицей, в два раза моложе, и вполне могла разрушить всю его жизнь. Он, вероятно, слышал, какие о нас ходят сплетни, и хотел опровергнуть их, пряча свои желания за фальшивыми похвалами, а сам тем временем прикарманивал деньги моей матери. Это был ужасный, жалкий обман, и мне вдруг пришла мысль испытать искренность Райца.

– Вы любите меня и потому лгали, – сказала я, протягивая ему платок. – Как жестоко!

Он попятился:

– Что ж, вы должны ненавидеть меня.