Марлен Дитрих

Бесполезно было убеждать ее в том, что у нас с Камиллой обоюдные своекорыстные расчеты. Я с радостью принимала ее наставничество, хотя оно и было совершенно бессистемным, а Камилла, со своей стороны, снисходила до того, чтобы его осуществлять, потому как это придало бы ей веса в случае моего поступления в академию – она могла бы говорить, что готовила меня. Ее любовные интересы были сосредоточены исключительно и только вокруг тех, кто мог поспособствовать продвижению ее карьеры, а меня она вообще ничуть не привлекала. Камилла со своим широким носом и скуластым славянским лицом напоминала мне меня саму, хотя я и восхищалась ее напускным безразличием, которое заставляло мужчин и женщин гоняться за ней по всему городу. Чем меньше она обращала на них внимания, тем больше они распалялись. Это стоило видеть.

Герда заметила мое восхищение. Она видела, как я оживляюсь всякий раз, когда Камилла заскакивает к нам выпить на бегу чашку чая, оплетенная кружевом слухов о своей последней любовной интрижке или об очередной эскападе, совершенной ею под кайфом в кабаре. Она всегда либо только что вернулась, либо как раз отправлялась на вечеринку или в ночной клуб. Звонки на телефон, стоявший в гостиной у Труде, поступали, как правило, Камилле. Она танцевала в ревю, но это никогда не мешало круговороту ее социального календаря.

Как-то, когда мы с ней вместе работали на вечернем представлении, я пожаловалась, что получаю меньше чаевых, чем другие девушки.

– А чего ты ожидала? – ответила Камилла. – У тебя вид как у школьницы. Ни один клиент не хочет давать на чай своей доченьке.

Я была настолько огорчена, что начала подражать ее стилю: носила облезлые боа поверх полупрозрачных блузок и не надевала ни лифчика, ни трусов, чтобы платья облегали мои формы. Я даже стала пользоваться моноклем, как старый генерал, ведь Камилла уверяла меня, что так я выгляжу более декадентски.

– Ты становишься похожей на трансвестита, – сказала Герда. – Ты не обязана слушаться ее во всем. Камилла не красавица. А вот ты – да.

Но красоты было недостаточно. Одна только красота заставляла меня страдать от судорог в ногах и хромать, как инвалид, после ежевечерних танцевальных выступлений в ревю.

– Мне нужно попасть в академию, – говорила я Герде. – Это мой единственный шанс. Если я не начну играть на сцене в ближайшее время, то могу сломать ногу. И тогда тебе придется пристрелить меня, как хромую кобылу, и разделать на прокорм Оскару и Фанни.

Герда выбирала для меня серьезные роли. Сама она была начитанна и требовала, чтобы я заучивала отрывки из Шекспира и Гёте. Я не была уверена, что эти роли подходят для меня, однако запоминала каждую строчку и выслушивала стаккато замечаний от преподавателя, который заявил, что я шепелявлю и у меня плохая осанка, чтобы играть Дездемону.

– Вы очень привлекательны внешне, – сказал он, – но заметного таланта у вас нет.

Такие речи я уже слышала и теперь стала к ним нечувствительна. Может, у меня и не было таланта и шансов развить его в себе, но я выбрала эту дорогу и не собиралась останавливаться, пока все до единого театры в Берлине не захлопнут двери перед моим носом.

Незадолго до своего двадцатидвухлетия я проходила прослушивание для поступления в академию Рейнхардта. Сам Макс Рейнхардт, живший в Австрии и руководивший своими берлинскими проектами через посредников, на экзамене не присутствовал. Принимала комиссия во главе с директором академии герром Хельдом.

Герда выбрала для меня отрывок из «Фауста» Гёте – монолог непорочной Гретхен.

– Так старомодно, – издевалась Камилла. – Это совсем не для Марлен.

Тут Герда взорвалась, что с ней бывало редко:

– А тебе что известно о том, какая она?

И мне пришлось мирить их.

В назначенный день я появилась на сцене перед членами комиссии. Избегая их загадочных взглядов, рьяно взялась за свою роль:

– Ах, посмотри. Богат в венце печали ты, и милость на лице твоем к скорбям, в какие я погрузилась.

Падая от горя на колени, что было отрепетировано множество раз с Гердой, я не учла, что сцена деревянная, а в аудитории есть несколько порождающих эхо ниш, так что звук от соприкосновения моих костей с полом сотряс пространство.

Я запнулась, но, стараясь не выйти из роли, прокричала:

– Жестокий умник, тебе нужна…

Вдруг, пролетев по воздуху, рядом со мной плюхнулась подушка с сиденья кресла. Ужас заполонил все мое существо, когда герр Хельд нараспев произнес:

– Тебе нужна подушка тоже, так мы мыслим.

Вся комиссия сдавленно захихикала. Я вымучила еще три строки и выбежала из аудитории. Герда ждала меня в приемной; этим вечером она отбывала в Мюнхен. Я подошла к ней, стараясь не выдать своего смятения. Она посмотрела куда-то мимо меня и прошептала:

– Марлен.

Я оглянулась через плечо. В дверях стоял герр Хельд.

– Фрейлейн Дитрих, – сказал он, – это было наихудшее воплощение Гретхен из всех, которые имела несчастье видеть эта академия.