Марлен Дитрих

– Я обеспечу тебя всем необходимым. Все получится. Переезжай к матери, ходи в академию и продолжай играть в спектаклях, пока мы не поженимся. К тому моменту у меня будет предложение от «УФА», и я смогу рекомендовать тебя на разные роли. А пока ты должна набираться опыта. Забудь об этих мюзик-холлах и певческих ревю, они не стоят того, чтобы тратить на них силы.

– И уроки вокала мне тоже придется забыть, – мрачно сказала я.

– Тебе не нужны уроки вокала. – Руди обвил меня рукой и привлек к себе. – Ты поешь как ангел. Моя прелестная жена, мой ангел.

Он начал целовать меня. И я закрыла глаза, уступая ему.

Замужество все равно казалось мне каким-то капризом, почти азартной игрой. Вероятно, я пожалею об этом.

Но я никогда не уклонялась от рискованных предприятий.

Мама не произнесла ни слова, когда я появилась у ее дверей с чемоданом и связкой книг под мышкой.

Я от души попрощалась с Труде, которая продолжала заверять меня, что я могу оставаться сколько хочу. Но когда я сказала, что уезжаю, чтобы выйти замуж, ее печаль превратилась в радость.

– Gott sei Dank[44], – неожиданно сказала она. – Тут не жизнь для такой милой девушки, как ты. Ты должна быть женой, иметь детей, и притом с таким приятным молодым человеком.

Она практически выпихнула меня за дверь. Комната будет сдана в течение ближайшей недели. В Берлине были и другие милые девушки, кроме меня, а Труде хорошо вела дела в пансионе.

Я устроилась в своей старой спальне и ни с кем ее не делила, потому что Лизель жила с управляющим кабаре, тоже была помолвлена и ожидала свадьбы. Сестра пришла навестить меня вскоре после переезда. На пальце у нее красовалось кольцо с бриллиантом, щеки порозовели, и каждая по́ра ее кожи источала ощущение довольства.

– Представь себе, какое совпадение, – сказала она, когда мы в гостиной пили чай. – Обе мы обручились в одно и то же время. Каков расклад?

– Не в твою пользу, – заметила мама. – Твой будущий муж – в развлекательном бизнесе, которым управляют евреи. Забудь о кухне, детях и церкви. Евреи делают деньги на тех, кто на них работает. Вам обеим придется самим обеспечивать себя.

– Георг не работает на евреев. Он управляющий театром, – защищалась Лизель. – У него очень хорошее жалованье. Он сказал, что я могу продолжать учительствовать, если сама хочу этого. А жених Лены – как его имя? – спросила она, глядя на меня.

– Руди Зибер, – процедила я сквозь зубы, удивляясь, зачем согласилась снова жить под каблуком у матери и терпеть невыносимое ощущение превосходства Лизель, которая продолжала сверкать на меня своим перстнем, как оружием.

– Зибер? – надула она губки. – Это не немецкое имя. Он еврей?

Я злобно глянула на нее:

– Он из Чехословакии, к тому же католик.

– А-а, – пожала она плечами. – Как бы там ни было, я уверена, у него приличный доход, даже если он работает на евреев.

Лизель не сводила с меня глаз, как будто ее слова требовали моего подтверждения.

– Он работал на продюсера Джо Мэя, – сказала я, не желая позволить ей поставить своего жениха выше моего. – Сейчас ищет новую работу и подал заявку на руководящую должность в «УФА», которой, насколько я знаю, управляют не евреи. Он очень опытный. Любая студия в Берлине хотела бы заполучить его. Ему уже сделали несколько предложений, – солгала я.

Мама издала какой-то скептический звук. Лизель ухмыльнулась и сказала:

– Ну что ж, надеюсь, он вскоре примет одно из них.

Оставшаяся часть ее визита прошла в напряжении. Мое молчание сделало ее балаболкой. Она все говорила и говорила об исключительном положении своего жениха, пока вдруг не обратилась ко мне со словами:

– Если твой герр Зибер не примет ни одного предложения, я могу познакомить его со своим Георгом. Уверена, он подыщет что-нибудь. И для тебя тоже, Лена. Георг знает всех в «УФА». Он может свести тебя с их отделом по подбору актеров, если хочешь.

– Не хочу, – ответила я, проглотив едва не слетевшее с языка: «Я лучше пойду торговать собой на улице, чем попрошу о помощи тебя, Лизель, и твоего Георга».

Когда Руди пришел, чтобы забрать меня на нашу субботнюю прогулку в Тиргартен, я взорвалась:

– Не могу больше терпеть это ни секунды! Мама не говорит, что она думает, но все время показывает это: «Лена, там твое полотенце на полу в ванной?», «Лена, обязательно пачкать помадой наволочку? В доме нет прачечной», «Лена, ты не забыла это? Это швабра». Лена, Лена, Лена! Меня так тошнит от того, как она произносит мое имя, что я готова закричать.

Руди посмеялся над тем, как я изображаю свою мать, и в качестве утешения вместо очередного пивного вечера отвел меня в магазин Фельзингов. Мы встретили там дядю Вилли, и Руди купил мне великолепное кольцо с бриллиантом – со скидкой для членов семьи, но, несмотря на это, как заверил Вилли, с настоящим бриллиантом. Потом дядя пригласил нас к себе домой. Жоли, весьма обрадованная тем, что видит меня после столь долгого перерыва, и покоренная достоинствами моего жениха, угощала нас кофе со штруделем. Руди очаровывал ее беседой и с нескрываемым интересом посматривал на наши фамильные ценности.