Марлен Дитрих

– Если бы ты только видел, во что хочет одеть меня фон Штернберг! – И передернула плечами.

Руди вернулся к своим птицам, а я спустилась по лестнице и вытащила из шкафа чемодан, наполненный вещами, которые я много лет приносила из театров и со съемочных площадок, чтобы пополнить личный гардероб.

Хайдеде с радостью присоединилась к моей возне с чемоданом и смешно взвизгивала, когда я вытаскивала из него меха, шали и тонкие платьица, пелеринки, атласные туфельки и роскошные шляпы, даже мой театральный бинокль из «Трагедии любви». Все это было великолепно, прекрасно подходило для ночных увеселений в Берлине. Но я больше привыкла к своему мужскому костюму. Предпочитала брюки с изящными пиджаками всем этим вещицам, которые требовали обдуманного сочетания и бережного обращения, а кроме того, не давали тепла при наших непредсказуемых дождях и жестоких ветрах.

Когда все тряпье было разбросано по полу и кровати, а моя дочь вывалялась в нем, как лепешка в муке, Тамара тихо засмеялась при виде этого беспорядка. Я же вздохнула и сказала, глядя на любовницу своего мужа:

– Все это тоже не подходит. Слишком стильно. Лола-Лола не модная картинка. Она…

– Да мы знаем, кто она такая, – быстро проговорила Тамара, округлив глаза и покосившись на Хайдеде, которая села прямее и следила за нами с жадным любопытством пятилетнего ребенка.

– А кто она такая, мамочка? – спросила моя дочь, и я растаяла оттого, что она использовала такое слово по отношению ко мне.

– Шаловливая девочка вроде тебя, – прорычала я и сгребла ее в охапку, обняла за пухлую талию и стала чмокать и щекотать, пока малышка не завизжала.

Явился Руди. Передник уже был снят, и мой муж имел такой вид, будто собрался пойти выпить рюмку коньяку. Он посмотрел на меня с веселой улыбкой:

– Не нашла ничего подходящего?

– Даже близко. Мне нужно что-то кричаще-безвкусное, затрепанное, дешевое. Мне нужно… – Вдруг я поняла. – Надо, чтобы ты сегодня отвез меня на Ноллендорфплатц.

– Правда? – удивился Руди. – Зачем?

– Мне нужна твоя машина. Это для Лола-Лолы. Я должна найти для нее одежду. В «Силуэте».

«Девочки» были вне себя от восторга, увидев меня вновь. Я давно здесь не появлялась – с того дня, когда произошла наша с Лени стычка с нацистами и я получила роль в «Двух галстуках-бабочках». Наша дружба заметно поостыла. Лени заявила, что я получила роль, выставив напоказ слишком много ног. Вскоре после этого Анна Мэй уехала в Лондон сниматься в каком-то фильме, что положило конец выступлениям «Городских сестричек». Однако для трансвеститов время шло по-другому. Они хранили верность даже в твое отсутствие, при условии что ты хранишь верность им.

Когда я рассказала приятелям, что мне нужно, они утащили меня за кулисы и стали демонстрировать свои сокровища.

– Как насчет этих запонок с золотыми нитями? – спросил один, вынимая их из ящика. – Ты говорила, в них нет смысла без подходящих перчаток, но, может быть, для нее?

– Отлично.

Я засунула их в гобеленовую сумку, которую принесла с собой. Руди я оставила в баре, где он явно наслаждался привычной обстановкой и обществом наших старых знакомых.

– А вот это кимоно. Оно чье? – спросила я.

– Мое, Liebchen. И я его очень люблю, – сказал Иветт Сан-Суси, регулярно выступавший в клубе баритон и обладатель самых гладких ног, какие я когда-либо видела у мужчины.

«Наверное, он обрабатывает их воском каждый день», – подумала я, глядя на него с мольбой.

– Ладно, – хмыкнул Иветт, – только я хочу получить его обратно… – Он снял кимоно с вешалки. – Я серьезно. Знаю, какая ты. «Иветт, дорогой, можно мне взять это? Не одолжишь ли мне то?» И я больше этих вещей никогда не видел. Ты взяла у меня бежевые перчатки. Помнишь, пришла сюда с подружками, а на твоих было ужасное пятно? Интересно, где теперь эти перчатки?

– Обещаю.

Я склонилась над сундуком, набитым самыми скверными тряпками, какие только можно вообразить. Никто, кроме моих приятелей-трансвеститов, не мог бы носить это и делать обольстительным.

– О! – воскликнула я, извлекая из сундука пару панталон с оборками огромного размера. – Я это помню. Когда пришла сюда впервые сто лет назад, ребята бегали тут в этих штанишках, надетых под розовые пеньюары. Очень соблазнительно.

Я подмигнула Иветту, а «девочки» посмотрели друг на друга ехидными взглядами.

– Королевы фальшивых фаллосов, – сказал Иветт. – Шлюхи.

– Лола-Лола будет их носить. – Я запихнула панталоны в свой баул. – Она шлюха.

– Естественно, – согласился Иветт. – Все леди у фон Штернберга – шлюхи. Он ненавидит женщин.

Я помолчала:

– Правда?

– О да! Разве ты не видела его фильмы? Женщины ему отвратительны. Наверное, потому, что он такой коротышка. Маленький хрен и все такое.

– Я бы его трахнул, – встрял приятель Иветта, тощий и нервный рыжий парень, который, вероятно, сидел на всех наркотиках сразу. – За роль в его картине я бы отымел его и всю съемочную группу.

Иветт перевел взгляд густо накрашенных глаз на меня:

– А ты? Уже?

Я погрозила пальцем и усмехнулась: