Мармион. Повесть о битве при Флоддене

Мой Эдинбург. Одет стеной

Его холмистый трон,

Там шпили храмов и дворцов,

Там неприступный для бойцов

Наш замок и донжон.

И вот, — сказал он, — грустно мне

Подумать, что моей стране

Грозит при неудаче!

Как этот колокольный звон,

Веселый звон — как будет он

Звучать совсем иначе:

Над королем за упокой

Или людей скликать

На стены, чтобы в час ночной

Дун-Эдин защищать!

Но нет! Я говорю, друг мой:

Победу над моей страной

Дешевой не добыть ценой!

Ты видишь сам, лорд Мармион,

Что если грянет бой, то он

Британии сулит

Немало слез и похорон,

Немало панихид!

Хоть ты и много воевал,

Но войск таких ты не видал!»

Отряд спускается с горы,

Туда, где яркие шатры,

И Мармиона до поры

Певец сопровождает:

Сей менестрель шотландских гор

Над арфой длань свою простер, Чтобы шотландский древний двор

Воспеть как подобает!

ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕСНИ ПЯТОЙ

Джорджу Эллису, эсквайру

Эдинбург

Осенней радостью забыт

Декабрьский день суров,

И редкий луч едва скользит

Над пустотой снегов,

Так царь, приняв надменный вид, Ь^а барда нищего глядит.

Давно лесной окончен труд,

На стенке ружья отдохнут,

Рогатины и ягдаши…

Камин слегка трещит в тиши.

Терьер курчавый и смешной,

И пойнтер, хмурый, но не злой, И длиннолапый мой борзой —В гостиной тесно у огня.

А в стойле — перетоп коня.

Теперь надолго обречен

Овес жевать в конюшне он…

А дом снегами осажден,

Не часто дверь во двор скрипит, Никто на холод не спешит,

И нет тропинок, кроме той,

Которой ходят за водой.

Газета трижды прочтена

И не поможет нам она

Час сумеречный скоротать…

Тут почту примется ругать

Политик наш: «Порядка нет!»

Тогда жена ему в ответ

Посетует, что, как на зло,

Дороги снова замело,

Припасы подвезут нескоро…

Тогда я уезжаю в город,

Сменить печальные леса,

Зимы глухие голоса

На книги и на разговоры;

И завершаю дни трудов

Весельем светских вечеров.

К чему ж унылою строкой

О нашей бранности земной

Твердить? Тут люстры светят ярко…

Сухие листья грустных слов

Остались у руин Нью-Арка

И в гуще Эттрикских лесов.

Но Эдинбург теперь каков!

Как сильно изменился он

С тех пор, когда был окружен

Зубчатой крепостной стеной

И рвами с темною водой…

Его больверки, бастионы,

Его большие гарнизоны…

И закрывала каждый вход,

Таясь за створами ворот,

Решетка с грозными шипами.

Она со скрипом вверх ползла…

Всё это — давние дела,

Но уж не так давно утрами

Ворота стражник открывал.

А ночью он людей впускал

После закрытия ворот

Через калитку в узкий ход…

Теперь, Дун Эдин, ты не тот:

Как император ты воссел

Среди окрестных гор,

Теперь не замкнут твой предел, Без стен твой пышный двор,

Ты весь залив обнять готов

Руками голубых холмов!

Взнесенный на утес крутой,

Ты, словно облако, лилов,

Но чуть заката луч косой

Скользнет прощально над тобой, Все окна, полные огня,

Ответят отсветами дня!

Свой грозный вид ты потерял —Суровым был, веселым стал!

Не так ли в спенсеровой сказке

Та, что суровей всех была,

С копьем волшебным и ужасным —Вдруг новый облик обрела!

Но даже ей не измениться,

Как изменилась ты, столица!

Любого рыцаря она

Легко на землю повергала,

Но в замке ей, в покое зала,

Кольчуга стала не нужна.

Мальбекко, гости — все глядят: Освобожденная от лат,

Всплеснулась грудь волной,

Отброшены копье и меч,

И волосы струятся с плеч

Рекою золотой.

И те, кого в ночных боях

Она ввергала в темный страх,

Глядят, не проронив ни слова, Побеждены и пленены,

И сам Мальбекко очарован,

И гости ревности полны.

Тот Странствующий Рыцарь Дам

Забыл условья Колумбеллы:

Сэр Сатирин, как ни упрям,

И у него душа горела;

А Паридель — хоть вертопрах —И то почуял скромный страх…

Сама не зная чар своих,

Она всех покорила вмиг!

Вот так и ты, моя столица,

Теперь прекраснее стократ,

Без панцыря и аммуниции,

Как дева Бритомарт без лат!

Пускай твой гордый горный трон

Теперь стеной не огражден,

Но если из твоей короны

Хотя б один зубец упал —

То встал бы граждан мощный вал

Над полем, кровью обагренным, И если прежде звал набат

Их на стену — теперь стоят

Они и сами как стена,

А ты — их мужеством сильна!

Дун Эдин! Снова, может быть,

Гостеприимство проявить

Тебе придется, как тогда,

В те баснословные года,

Когда злым Иорком побежденный

Ланкастер, кроткий Генрих, был

Тобой укрыт от вражьих сил,

Для царственности оскорбленной

Убежищем ты послужил!

И ты, Дун Эдин, мой могучий,

Благословенье заслужил:

Сонм ангелов, спустившись с тучи, Твои заботы разделил.

И вот недавно ты укрыл

Потомка царственных Бурбонов!

Но хватит! Я давно готов

Взор отвести от тяжкой темы

На романтический покров

Моей придуманной поэмы.

Волшебной лампою своей

Я озарю вам королей,

Отважных рыцарей и дам,

Открою сцену колдунам…

Событья жизни суетливой

Готов я оттеснить во тьму,

Дав сочиненью моему

Полет фантазии счастливой!

Прочь, хлад задымленных болот

И злых багровых туч полет!

Кто вечеров июньских тень

Отдаст за мрачный зимний день?

Кто света лунного обман

Отдаст за сумрачный туман?

И что обманет горше нас —

Прекрасных выдумок прозрачность

Иль истинных событий мрачность, Случившихся в недобрый час?

Но кто же арфе будет рад

Дать романтическую силу,

Которой Генриха пленила

Песнь барда сотни лет назад?

Кто к новой жизни призовет

Аккорды тех забытых нот,

Что некогда пропел Блондель,

Героя верный менестрель?

Ты, Эллис, из руин столетий

Спас музу наших древних лет,