— Да ну, брось. Щас, дали тебе затариться. Даже если б этих не было, все равно не успеть — пока добежишь, пока тару найдешь… Бесполезно. О, смотри — старший группы минеров строит. Во-о-он тот, видишь? Закончили, похоже.
Ахмет приготовился было понаблюдать вражеский порядок произведения взрывных работ, однако никакого балета не было — просто старший команды набрал на небольшом девайсе какую-то комбинацию, и над частью покатилось эхо очереди несильных хлопков. Два примерно десятка сработок, с секундной паузой.
— О как. Все на радио, фу-ты ну-ты. Культура, мать его, труда.
Удовлетворенно кивнув последнему взрыву, старший минной команды картинно доложился начальнику, сидящему в хамвике, махнул своим, типа — по машинам, и америкосы побежали грузиться.
Служивые вернулись, едва скрылся из виду последний хозяйский хамвик. И увы, тотчас обнаружили Ахмета с подельником, во весь опор несущихся от оружейной мастерской к собачнику. Положим, «несущихся» — несколько громко сказано: усталые мародеры едва тащили три последних ящика, тем не менее бросать добычу категорически не собирались. Подельники заканчивали загрузку буханки, но малость припозднились, и ситуация начинала выглядеть нехорошо. Грохнули первые выстрелы — до преследователей дошло, что мат в спину мародеров не остановит. Заслышав хлесткие удары пуль по мокрым доскам забора, напарники прибавили ходу.
Ворвавшись в калитку огражденного дощатым забором собачника, Ахмет, запаленно дыша, рванул с плеча ружье.
Патроны оказались на месте, чего нельзя было сказать о сердце. Оно попросту разламывало грудную клетку: мало того, что ему пришлось обеспечивать беготню с грузом, организм, похоже, понимал — кто-то бежит его убивать и быстро приближается. Руки не то что тряслись, ими словно специально мотала чья-то посторонняя воля: Ахмет едва удерживал скользкие гильзы, силясь попасть ими в патронник.
— Выбивай доску пока заряжаюсь!
Валек с испугу хряснул так, что забор едва удержался.
— Все, хорош, теперь давай тащи ящики к забору, я щас ебну по этим и приду перекидывать, потом хуячь к УАЗу, там встретимся.
Патроны, наконец, встали как надо. Ахмет осторожно выглянул в щель меж полуоторванных досок — камуфляжи военных стремительно приближались.
Ствол едва пролез в щель, пришлось немного довернуть, и ружье встало чуть ли не боком. О каком-то прицеливании речи не было, и Ахмет выпалил, кое-как наведясь по стволу. Это был его первый в жизни выстрел из ружья 12-го калибра, даже не первый боевой, по человеку, а вообще первый. Ижак гулко рявкнул, ощутимо саданув по ключице. Ахмет от неожиданности даже забыл, что он пытается не что нибудь — а отстреливаться, и это происходит не в кино, а самым настоящим образом.
Выглянув в щель, Ахмет удивленно уставился на результат: бежавший первым военный, выгнувшись дугой на мокром асфальте, мелко и как-то жутко дергал руками и ногами. Даже издали было видно, как белое лицо военного заливает красным. Остальные остановились и смотрели на упавшего, опустив стволы. Ахмета словно ошпарила какая-то душная, горячая волна: —
Снова грохнул ижак — тут вояки очнулись, залегли, по забору с сырым хрустом застучали пули.
Ахмет обнаружил, что тоже лежит, прикрываясь заборным столбом, а ружье уже переломлено и в дрожащем кулаке зажаты патроны.
Ему вдруг стало как-то особенно ясно, что в случае проигрыша в этой маленькой смешной войнушке его ждет самая настоящая смерть, скорее всего, мучительная. Странно, после осознания этой довольно пугающей перспективы стало гораздо легче, чуть ли даже не весело. Вскочил, быстро просунул ружье в щель, ага, подошли суки, а вот один! Че, прилечь охота? А вот второй! Лежать, падлы!