Мародёр

— Ага! — удовлетворенно, но ещё несколько нервно хохотнул Валёк. — Не оправдал, ептыть, высокого доверия. Блин, Ахметзяныч, ты бы ихние рожи видел! Сюда когда подъехали, эта сука меня доебала уже, я ещё на свою смотрю — ёхайдэ! А рожа-то у неё — как мамочкина стала! Тоже так же вылупилась и смотрит как прокурор. Я на своей «буханке»[22] первый встал, и мы с Василичем, тестем, вышли покурить, а эти обе у Василича в салоне сидят и умничают. И раз, эта дура такая — метнись, мол, зятек, узнай когда там пускать будут. Я ей вежливо сначала — когда пустят, типа, тогда и пустят; кто мне там докладывать будет? А эта сучара давай кочевряжиться, строить меня, прикинь? Ну, у меня сначала как обычно — стою, молчу, только злоба такая подымается, гружусь, короче… А потом как по башке ударило — я как типа не узнаю ничё вокруг — ну, знаешь, как с бодуна бывает, когда только проснешься, и не знаешь ни где ты, ни чё ты. Зянов, дай-ка ещё.

— Заебал ты, на, дальше свои ищи.

— Жмот был, жмот и остался… Вот, и со мной такая же хрень, только быстро как-то. И я такой уже стою, улыбаюсь, и меня весь этот ор — ващще не колышет. А там уже и моя подпрягается — «Чё ты типа маму доводишь, чё тебе трудно что ли», сраная мамина доча. И прикинь — мне все ихние ужимки — по хую! Я смотрю — две какие-то бабы разоряются, слюнями брызжут. Потом так думаю — а чё это они меня тут на подоконнике строят? Кто они такие, чтоб меня помоить, посылать куда-то, мозги мне ебать? И я такой говорю им, без криков, чё-то спокойствие накатило какое-то, будто заморозка у зубного: «Вы чё орёте-то, кошелки?» Ты б тещину рожу видел! Жалко что сидела, а то бы с копыт навернулась. Моя тоже, сидит такая, шарами хлопает. Я им дальше, типа, если чё-то не нравится — выгружайте свой триппер из моей машины, и катитесь к ебаной матери.

— И чё?

— Ничё. Сказал да пошел. Они чё-то там визжали, да я не слушал особо. Василича только жалко, теперь на нём будут отвязываться.

— Рисковый ты парень. Щас как твоё всё подметут.

— Ну-ну. Там моего-то ноль-ноль да хрен вдоль, зато прикинь, сраный «кинотеатр» взяли, микроволновку, пузырьки свои какие-то, морду мазать. «Это ж вешшь, деньжищи-то какие»… Ну давайте, засуньте теперь всю эту ебань в Василичеву «семёрку», дебилки. А сколько полезного дома бросили. Ну, нашим легче. Блин, я как знал — ключи от дома себе оставил. И бак на замке у меня, бензик не сольют. Хотя схожу-ка я, гляну, чё там делается. Ты тут долго сидеть собрался?

— Да посижу, пока дождь не начался. И курево свое найди, а то лавочка всё, закрыта.

Валёк буркнул что-то насчет жадных чурок и тяжко спрыгнул на крыльцо павильона.

Солнце поднялось и немилосердно жгло вонючее месиво людей и машин. От этого странного стада несло немытыми несколько дней телами, подгоревшей едой, бензином, памперсами, асфальтом — и растущей паникой. Нет, никаких очевидных признаков не было — но Ахметзянов всей кожей чувствовал ворочающуюся перед ним призрачную тушу, слипшуюся из некогда отдельных людей. У туши ещё не было ни рук, ни ног — пока она вырастила себе только мутный, расфокусированный, как у младенца, глаз и пыталась им пользоваться, с трудом ворочая непослушной линией прицеливания. Зная по опыту, как быстро учатся подобные штуки, Ахметзянов решил не дожидаться превращения этой аморфной квашни в стремительное и беспощадное имаго, однозначно реагирующее на посмевших оставаться отдельными, и установил себе срок. Если всё останется по-прежнему, то через полчаса ноги его здесь не будет, да к тому же тучка с севера перспективная надвигается.

Снова припёрся бывший глава семьи, дерганый и молчаливый. Достал сигарету из своей пачки, показал Ахметзянову — во, типа, понял?

— Чё, салага, второй заход? С плачем, обыманием стоп и давленьем на совесть?

— Ну. Типа, — мрачно ответил Валёк и дернулся от очередного хлопка за колючкой — с той стороны солдаты изредка стреляли в воздух, когда кто-нибудь из гражданских пытался трогать колючку или ворота.

— Ты это, слышь, Валёк, не залазь пока. Там в павильоне к потолку полиэтилен на скобы приделан, оторви кусок полтора где-то на метр. Ну, и себе тоже можешь взять, только немного.

Валёк всё же хохотнул, несмотря на мрачность, и скрылся в павильоне. Влез, пыхтя на влажной жаре.

— Нате, ваш заказ. Карточка, наличные?

— Яичные. Если б не я, сидел бы ты минут через десять мокрый и псиной вонял. И пришлось бы тебя с трибуны попросить.

Дождь и вправду пошел, минут через двадцать. Ахметзянов из-под полиэтилена брезгливо наблюдал за метаниями людей между машин. …Бля, в натуре в толпе мозги вырубает. Ежу было ясно за час. Ха, а тупому ежу — за полчаса. Нет, дождемся, когда хлынет, и только тогда начнем метаться… Казалось, толпа не помещается обратно в автомобили, словно паста в тюбик. Последняя дверь хлопнула, когда обильный летний дождь уже выдыхался.