Марсельская сказка

— Света нет, — прошептал Реми скорее с усмешкой, чем с досадой. — Но я знаю самую освещенную часть квартиры.

Я сама не знаю, почему задрожала, когда он взял меня за руку и повёл по коридору к той самой полоске света. Его ладонь, тёплая и сильная, крепко сжимала мою, и это дарило мне надежду на то, что моё присутствие успокаивает его, может быть, так же сильно, как и злит. Но сейчас Реми совсем не злился. Он толкнул двойные деревянные двери, и я почувствовала где-то на интуитивном уровне, как он взволнован.

Яркий дневной свет ударил нам в глаза, когда мы вошли в просторную комнату — гостиную. Небольшой диван стоял рядом с правой стеной, возле него — башенка из коробок с подписями. У огромных окон без штор разместился круглый деревянный стол, а у противоположной стены я увидела пустой шкаф для книг. Блёклые жёлто-оранжевые обои дарили обманчивое впечатление проникающего сюда солнечного света, стёкла запылились, а краска на полах потрескалась. Это место казалось застывшим во времени, безжизненным, и будто вечно чего-то ждущим. Или кого-то? Реми прикрыл глаза, рвано вздохнул и, отпустив мою руку, направился к окну. Он положил на стол наш пирог и сцепил руки за головой. Его напряжённая фигура застыла напротив решётчатого окна, но, как оказалось, ненадолго — Реми выдохнул и направился к проходу, который соединял гостиную с другой комнатой. Кухня, спальня его родителей, их с сестрой комната — я молчаливой тенью шла за ним, видя лишь его спину, боясь каждого его вздоха. Дольше всего он задержался в своей комнате — она оказалась совершенно пуста. Никакой мебели, только голые стены и маленькое окно, выходящее на окна соседнего дома. Как они с сестрой уживались в таком крохотном пространстве? Невольно я вспомнила свою спальню в Роузфилде. И спальню Шарлотт. Наши комнаты находились на разных этажах, а спальня родителей и вовсе в противоположном крыле поместья. Как же люди живут так непосредственно близко друг к другу? А личное пространство? Свой маленький уголок, где можно побыть наедине с собой? Пока я размышляла об этом, Реми уже вышел из комнаты. Я последовала за ним и остановилась, увидев его посреди пустой гостиной. Его глаза блестели, плечи были опущены, но — так странно — почему-то он улыбался.

— Здесь всё совсем по-другому, — Реми вздохнул, глядя мне в глаза. — В то же время я чувствую себя так, словно ничего не изменилось.

— Это твой дом, — тихо отозвалась я, подходя к нему ближе. — Что бы ни произошло, ты всегда будешь чувствовать себя так.

Между нами оставалось всего несколько дюймов. Тишина окутала нас, и я слышала его сбивчивое дыхание, слышала грохот своего сердца, чувствовала странное волнение, щекочущее ребра. Мы смотрели друг на друга, даже не осознавая, насколько глубоко увязли в капкане наших взглядов. Но я не могла повторить свою ошибку. Не могла позволить себе взглянуть на его губы, снова вспомнить их вкус, их пламенную страсть и одурманивающую нежность. Это было бы… неправильно.

— Эйла, — голос Реми продолжал отзываться шёпотом. Он шагнул ещё ближе, сокращая между нами последние крохи дистанции, и осторожно взял меня за подбородок. Моё сердце затрепетало в груди, мурашки атаковали всё тело. — Я не могу описать все, что чувствую сейчас. Мне тяжело находиться здесь, я всюду вижу силуэты матери и сестры…

Я опустила взгляд, ужаленная чувством вины.

— Прости меня, — прохрипела я, — я думала, так будет…

— Знаешь, когда я вернулся сюда после войны, у меня было множество возможностей пробраться квартиру, но я не делал этого, потому что боялся. Я боялся снова почувствовать то, что чувствовал в свой последний день здесь. Боялся снова пережить всё заново. Утонуть, захлебнуться в чувстве вины. Будто… будто посмотреть со стороны на себя тринадцатилетнего и понять, что я ничего не могу изменить. Я каждый день прокручивал это в голове. Каждый день это висело камнем на моей шее. Я считал себя трусом, но не мог вернуться сюда и всё это пережить. А теперь… я здесь. И, знаешь, кажется, всё не так плохо.

— У тебя нет ощущения, словно ты вернулся в тот день?

— Нет, — он улыбнулся.

Я задержала дыхание. Голос мой дрожал:

— Тогда что ты чувствуешь, находясь здесь?

Реми ответил немедленно:

— Благодарность. Волнение. Грусть… не знаю. Большая часть чувств не имеет ничего общего с этим местом.

Сглотнув, я изо всех сил старалась не уронить взгляд на его губы.

— Тогда… с чем имеет?

— С тобой, — выдохнул он и вдруг наклонился ко мне, обрушив свои губы на мои в настойчивом и нежном поцелуе.

Ноги мои подкосились, но Реми успел подхватить меня за талию и прижать к себе. Я обмякла в его руках, изумленная таким порывом, но отвечающая на поцелуй, захватывающая его губы с той же страстью, что и он. Я ужасно боялась признаться себе, ему, нам обоим в том, что так сильно ждала этого, почти грезила, но держала себя в руках, а теперь не намерена отступать. Он больше не посмеет меня оттолкнуть, а я отныне не согласна на меньшее. Только наша всепоглощающая страсть, только его обжигающие губы, только мои руки на его шее.