Марш Обреченных. Финал

Руки и ноги затекли, обшершавились от холода и мороза. Она не чувствовала плеч, а все тело не переставало ныть, сведенное судорогами. К третьему дню тягомотины она начала бредить Гранитной Балкой. Что угодно только бы побыстрее к теплу и подальше от вонючих придурков. Убийц и насильников.

Но холодные дни дороги не прекращались, и Эвелин потеряла надежду на спасение, потеряла счет времени, оторвалась от реальной действительности, затерявшись в мутных и безрадостных воспоминаниях. Память рисовала смутные картины встречи с Роджем, прозябание в тайнике и схватку с ищейками и ящером-духом с колдуном. Казематы градоначальника. Отбывание на север. Карусель бреда и призрачных видений, ничего хорошего, о чем можно, в конце концов, вспомнить и с радостью подумать. Глупая и никчемная жизнь, оборвавшаяся катастрофическим финалом. В Гранитке ее ждет, гибельное прозябание и из этого нет никакого спасения. Нет спасения…

Эта ночь показалась ей одной из тех, которые смешались в одну черную полоску, грязную и отвратительную, она полусознательно бредила, и когда смачный удар пришелся в бок железного передвижного карцера, вынырнула с нереальности с полувсхлипом и дико заморгала по сторонам.

— Полегче, бесьи души! Гляди куда падаешь! На пальцы, крысятник, наступил! Слезь с пальцев!

— А тебе что дурочка особое приглашение надо?! Убери свои ноги с моих плеч, а то прибью!

Кто-то сдавлено расхохотался.

— Я… я… я… — немощно тявкала она, только теперь сообразив, что приземлилась на чье-то тело.

— Я ж не нарочно, меня толкнули…

— Ща так толкну, ноги по-отлетают, сморчонок!

— А ну попробуй, голубчик, рискни!

— Не понял, сопляк, ты чего это крылья распустил? Да я тебя…

Га-аррр! Гар-рррр!

В решетку ворвались душераздирающие крики боли, помощи, истерики и паники. Кто-то неистово вопил, а кто-то захлебывался предсмертными криками… Было ясно одно — за стенками кареты творилось ужасное и смертельное.

Гробовая тишина заполнила вязкую темноту в железном квадрате. Арестанты даже не дышали, жадно вслушивались и, не моргая, пялились в решетчатое окно. Эвелин забилась, показалось ей укромный уголок, отдаленный от всего грешного и злого мира.

Вдалеке заржала лошадь. Затем другая… третья… хруст костей и треск разрываемого мяса, полурыки и урчание. В борт кареты снова лупануло и конструкция заходила ходуном на колесах. В слабом лунном свете мелькнула громоздкая тень и растворилась во мраке, кто-то из узников жалобно всхлипнул и… рядом с ногой Эвелин, растеклась горячая лужа. Остро запахло мочой. Никто не подумал возмутиться — сейчас явно было не до этого.

Почему до последнего не верилось, что кто-то мог отважиться напасть на вооруженный эскорт? Но даже если и нашлись смельчаки, то, что ожидало приговоренных к пожизненной?

Опять тень в решетчатом оконце…

Карета слегка качнулась, хотя и весила прилично. Крики агонии и вопли прекратились, неизвестные профессионально разделались с противником. Остался черед за ними?

Внезапно до слуха докатился далекий свист, затем крик, которого не разобрать, звон клинков. Снова свист. Перепуганные вскрики и…

Совсем рядом первобытное завывание и удар в торец кареты. Коробку перевернуло на дыбы, Эвелин покатилась, потом полетела в черную пропасть ругани и воплей, ахнула с маху на чье-то тощее тело, впечаталась в костлявую грудную клетку, приложилась пальцами и плечом об оковы и костяшками разнесла кому-то лицо, услыхала в ответ отборный мат и незамедлительную отдачу — оплеуху по затылку. Следующая пришлась по уху, отлетела и пронеслась ногами по чужим головам и бокам. Узники встречали ее с тем же гостеприимством и дружественностью. Когда качнуло еще раз — налетели сверху на нее. Она задохнулась от боли в животе.

Кувырком ее отбросило к противоположной стенке и прилично припечатало об нее.

Колыхнувшись, карета под собственным весом, понеслась к земле, стала на колеса, удара не хватило, чтоб перевернуть ее на бок, колымага хряскнула на что-то объемистое, впечатала в снег и с хрустом расплющила.

Эвелин в третий раз прокатилась по гладкому полу и по верещащим телам, хрустя костями и собирая в коллекцию новые шишки и ушибы.

Охи и ахи. Кто-то вспомнил Аллона, стал молиться и просить, чтоб ему помогли. Рядом с Эвелин скулили и причитали, бедняга сломал руку. Эвелин и себе попробовала пошевелиться, застонала, вроде бы ничего не сломала? Слава Аллону хоть за это!

По борту застучали и в дверь с силой грохнули, потом приостановились и приступили с новым упорством, до ушей докатывался металлический трезвон: по замку усердно рубили металлом, наверняка мечом?

Щелк! — и замок отлетел, стук прекратился. Секундная возня. Дверь-ставня ушла с лязгом в сторону, в проем заглянуло растрепанное, скрытое темнотой лицо, всмотрелось в суматошную обстановку. Неизвестный выругался, когда в полную грудь вдохнул смрада, закутался рукавом, и воззвал:

— Эвелин! — настойчиво и требовательно.

Арестанты закопошились. Боязливо пялились на пришельца.

— Эвелин! Ты здесь?