Марш Обреченных. Финал

— Да утихомирься ты Аронд! Дай жизнью нарадоваться, воздухом подышать. На костерок поглазеть. На кой ляд мне твоя музыка? Приедешь в Гранитку и там с Шевелем, будете на пару воспитывать новое "поколение"!

— Ага, там Шевель с Рогвиком точно дадут разойтись, — процедил сержантик.

Хлебчик опасливо скосил. Маньячина!

Некоторое время над лагерем стояла тишина.

— А что, правда, будто в "коровнике" бабенку везем? — вкрадчиво и с азартом неожиданно поинтересовался Верен.

Форм, напрягаясь, вздрогнул — начинается! Сто раз просили, уговаривали да карали — и все дышлом по воде!

Вояки оживились, глазенки так и заблестели. Хлебчик кисло перекривился. Ни какого покоя. Ни какого порядка. Скотство!

— Топщик лярву всунул…

— Так господин Хлебчик, мож того?.. — просительно намекнул Верен, гаденький взглядчик, Форм с оскоминой на губах отвернулся. Ладонь незаметно легла на кнутовище на пояске. Щас бы да по спине, чтоб аж до костей!

Солдатня вразнобой загомонила. Аронд лишь ухмыльнулся, поглядел через полусвет на каркас кареты, алчная улыбочка не сходила с его губ.

Роб молча и безучастно грелся у костра, не обращая внимания на назревающий бардак.

А Хлебчик все выкручивался, и выеживался, одна половина души говорила ему "нет", а другая — наоборот гремела: а почему и нет? Но стоило капитану Рогвику узнать о происшествии в пути, — головы не сносить. А проболтать мог кто угодно, даже тот Верен. Язык за зубами никто держать не умеет. А с другой стороны… И арестанты разляпают ради малейших крох привилегий, пусть и за "одиночку". Нет! Боязно и опасно.

— Эй, Клопяра, ты это куда намылился? Я пока разрешения никакого не давал! — вот чего больше не любил Хлебчик, так это самоуправства.

— Да я… я… На "банке" вещевой мешок оставил. Метнусь туда и обратно. — Нашелся с оправданием один из караульных.

Над кострищем загрохотали веселые смешки, после трудной дороги мужики всласть развлекались, отдыхали и Форм, переживал кабы, то веселье не наделало делов. Никто конечно против воли Хлебчика не попрет, тока смотритель тоже не железный, вон как глазенки горят! Старичок потянулся к карману за махоркой, уж больно разнервничался, курить захотелось.

Роб резко выпрямил спину и вслушался в ночную тишину, и точно не слышно сегодня лесной живности, попритихла в норах.

— Слышали? — чуть приглушено зашипел он. Лагерь мгновенно притих, прислушиваясь, со стороны леса легкие едва слышные шорохи. От них толку никакого. В кронах разгуливался холодный ветер, обещающий перерасти, в нечто посерьезней, на метель.

Форм так и застыл в руках с мешочком и табачком, из-под густых бровей зыркая по лесным кронам. Опять Робушка свое гнул!

— Тихо… — первым опомнился Верен. — Ни шороха…

— Что ты Роб сам не свой? Приснилось чего? — огрызнулся Аронд.

— Хлебнуть втихаря успел? — вставил Рябой Куст.

Роб передернулся, пристально всматриваясь в мерцающий полумрак между кленами, туда, где стояла карета, и мирно всхрапывали лошади. А действительно, если б что и случилось, животинушка первым подала знак, а так дремлет себе спокойно и ничего.

— Ты там не заблудился, Клоп?

— Иду!

Пр-ррх! — встрепенулась лошадка, кажись Аронда?

— Клопяра, ты часом не попутался? Убирайся прочь, скотина! — привстал с мешка сержант.

— Да то не я! Не я! — растеряно обозвался с темноты прохвост.

Достаточно, прицельно в борт кареты с той стороны смачно приложило. Над лагерем раздался коротким эхом полувскрик, и тут же его оборвало, зато завелись приглушенные ревы узников из кареты, прерываемые диким ржанием лошадей. Караульные дружно похватали оружие и приникли спинами к распаляющему костерку…

Эвелин с трудом удалось прикорнуть в уголке, когда приставания сокамерников угомонились, а тех, кто и не думал успокаиваться она пинками и затрещинами, отогнала в другой конец "коробки". Полухриплый голос, вещавший всю дорогу ее судьбу заткнулся лишь за поселком, в котором они остановились на короткий привал, и потом еще долго вставлял свои скупые и идиотские замечания. Как поняла Эвелин, их насчитывалось в железной "коробке" до тридцати человек. Среди них она была единственным арестантом женского пола. На всех остальных узниках Гранитки болтались оковы и кандалы, против такой перестраховки Эвелин не имела ничего против, будь ситуация несколько иной, ее давно изнасиловали сотню раз. Двоих из числа приговоренных на пожизненное она мельком знала и сей факт, сыграл с ней злую шутку, весть, что она в Мейдрине приторговывала своим телом, разнеслась в мгновение ока, и приставания и сальные шуточки не умолкали аж до очередной остановки под открытым небом…

— Подстилка сержантская! Ха, солдатня будет тебя трахать днем и ночью! На завтрак. Обед и ужин. Готовься, цыпа! — похабно разбудили ее из дремоты.

— А ничего… мы ее тоже щас!

— После нас не побрезгуют, те сморчки все перетравят!

— Держите ее в углу! Держите ту суку!

— А ну угомонились, живо! Ща подымит вой и что тогда? Все борзы, сбегутся, плетей захотели? — взревел в полуголос хриплый. И на этом от нее, наконец, отстали. Посягательства на ее тело прекратились.