Маршал Конев

Ничего положительного не могли сказать о Мехлисе и нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов, особенно командующий Волховским фронтом К. А. Мерецков, который в самом начале войны был по ложному обвинению арестован, испытал все «прелести» бериевских лагерей и только в сентябре сорок первого года был освобождён из-под стражи. Никаких «протоколов» и липовых бумаг он не подписал, не признал за собой никакой вины, так как не совершал никаких преступлений против Родины. Настоящий патриот оказался сильнее и твёрже раскрученной на полные обороты репрессивной машины, созданной Берия, не без участия того же Мехлиса. И вот этот «блюститель порядка» зимой 1941/42 года был Сталиным послан на Волховский фронт, чтобы приглядывать за опальным командующим. У Мерецкова не прошли ещё синяки и ссадины, оставленные следователем тюрьмы, он, естественно, побаивался приставленного к нему в качестве члена Военного совета армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса. В частности, поговаривали, что именно по настоянию Мех-лиса командующим 2-й Ударной армией, погибшей в болотах под Ленинградом, был назначен в те дни генерал Власов, исполнявший тогда обязанности заместителя командующего Волховским фронтом. Там он завёл армию в болото и сдался врагу.

Перебирая в памяти встречи и беседы с разными людьми, занимавшими различные должности в армии ещё до войны и особенно в её начале, Иван Степанович вспомнил «вой разговор с глубоко уважаемым сослуживцем генералом Горбатовым, тоже безвинно пострадавшим от наветов, и подозрений, процветавших в тридцатые-сороковые годы. Ему тоже приходилось знать Мехлиса, когда тот был членом Военного совета Брянского фронта, а Горбатов командовал 3-й общевойсковой армией.

— Мехлис нередко навещал нашу армию, — делился Александр Васильевич Горбатов с Коневым. — Мехлис всегда был велеречив, суров и мнителен. Он был человеком крайних мнений, всё воспринимал с недоверием, всё, как правило, перепроверял. Каждый день посылал Сталину отчёты о своей деятельности, никому из подчинённых не доверял составлять шифровки, писал их только сам, своим оригинальным почерком. Уезжая на другой фронт (он их менял часто), Лев Захарович как-то пооткровенничал: «Я долго присматривался к вам, Александр Васильевич, следил за каждым вашим шагом после вашего отъезда из Москвы, проверял, что слышал о вас хорошего, но не верил. Теперь вижу, что был не прав...»

— Что и говорить — неплохую характеристику сам себе дал человек, никому не веривший и не сделавший ничего хорошего для людей, — сказал тогда Иван Степанович Горбатову.

Особенно много невзгод и наветов претерпел от Мехлиса генерал Петров Иван Ефимович: дважды они не срабатывались — на 2-м Белорусском и 4-м Украинском фронтах, а ещё раньше — на юге, во время Керченской эпопеи и северо-кавказских событий. Во всех случаях усилиями «бдительного» члена Военного совета Петров отстранялся от должности командующего фронтом.

На всю жизнь запомнит маршал, что поведал ему о встрече с Будённым сразу после крымской катастрофы человек сугубо гражданский, секретарь Сталинградского обкома партии А. С. Чуянов. Появившись в Сталинграде где-то в середине июля сорок второго года, Будённый, естественно, в первую очередь зашёл к секретарю обкома, члену ЦК ВКП(б). Заметив тягостное состояние прославленного героя Гражданской войны, Чуянов отнёсся к нему очень доброжелательно: угостил сытным обедом, успокоил, и тот рассказал ему о том, как он, командующий Северо-Кавказским фронтом и Мехлис, представлявший Ставку, докладывали Сталину о позорном поражении, происшедшем в Крыму. «Сначала Сталин молча выслушал меня, — говорил Будённый, — потом обратился к Мехлису:

— А вы что доложите? Как своей политической работой обеспечили провал Крымской операции?! Ну, докладывайте, послушаем... — Сталин стал набивать трубку табаком и, не закуривая, снова спросил: — Что же, товарищ Мехлис, молчите? Видимо, невесело докладывать. А каково мне?

Мехлис отбросил тезисы и заранее подготовленные выкладки, дрожащим голосом принялся излагать свои взгляды о руководящих кадрах Крамского фронта, о неудовлетворительном обеспечении фронта артиллерией и танковой техникой... Докладывал долго. Сталин молчал. Наконец» гневно произнёс:

— Вы что-нибудь вразумительное можете сказать?.. Мехлис растерянно развёл руками и... замолчал».

И далее, по рассказу Будённого, произошла такая сцена:

«В кабинете воцарилась тишина. Все молчали. Сталин встал, грозно посмотрел на Мехлиса, потом на Будённого и, помолчав немного, тихо, но внятно сказал:

— Будьте вы прокляты...»