Маршал Ней

11 ноября, то есть на следующий день после принятия решения о некомпетентности военного суда, раздражённый и встревоженный Ришелье поднимается на трибуну Палаты пэров. В руках у него королевский ордонанс, предписывающий пэрам без промедления приступить к суду над Неем, обвиняемым в государственной измене и в покушении на безопасность государства. По свидетельству присутствующих, чтобы убедить аудиторию, председатель Совета министров с интонациями безумца читает этот указ, направленный против славного военачальника. Речь Ришелье насыщена сухими казёнными формулировками, отшлифованными фразами, призванными поразить воображение. Очевидно, что он заходит слишком далеко, но Ришелье руководствуется позицией правительства. Он как бы облачается в мерзкие одежды Фукье-Тенвиля, имитируя тон государственного обвинителя. «Не имеет смысла действовать методами судей, которые, обвиняя, перечисляют все нарушения законов». Пэры вынесут решение, как если бы речь шла о каком-то одном преступлении. Возбуждённый оратор бросает фразу, которая придаст историческую значимость процессу Нея: «Господа, мы выполняем эту миссию не только от имени короля, но также от имени уже давно возмущённой, а теперь и ошеломлённой Франции, и даже от имени всей Европы. Мы заклинаем и требуем, чтобы суд над маршалом Неем свершился». На наш взгляд, эта речь была серьёзной ошибкой и имела тяжёлые последствия для Бурбонов. Главный обвиняемый превращается в жертву. Безусловно виновный перед королём, Храбрейший из храбрых становится жертвой, раздавленной сапогом победителей Наполеона. Прибегнув к риторике одной из сторон, создавая обстановку возмущения, Ришелье опасно отдалился от своей, позиции кабинетного мудреца. Нет сомнений, что не Европа должна решать судьбу Нея и уж, конечно, не Блюхер, который требует принесения маршала в жертву, рассчитывая при этом, что казнь Нея приведёт к раздору между королевским правительством и старой армией Императора. Нам известно из рассказа герцога де Брольи, что речь Ришелье не была составлена им самим. Это произведение блестящего адвоката Ленэ, исполнявшего в тот момент должность председателя Палаты депутатов. Министры упрекнут герцога, что он скрыл от них мысль о мести, пронизывающую обращение к пэрам, утаил обороты, несовместимые с принятой манерой юридических речей. Ришелье объяснил, что он едва успел прочитать текст, который получил уже по прибытии на заседание.^{417} «Я полагал, что обязан энергично обрушиться на маршала Нея, — вскоре напишет он царю Александру, — во-первых, с позиций права и правосудия, которое должно следовать своим путём, а также для того, чтобы удовлетворить сторонников наказания, которого он заслуживает. Но признаюсь Вашему Величеству, что имел положительные намерения, полагая, что на этом мы и остановимся, что так мы подтолкнём короля к общей амнистии, охватывающей все преступления прошлого».^{418} Сам факт, что Ришелье, проживший долгое время в эмиграции, обращается к российскому императору, которому служил во времена Империи, даёт повод противникам Реставрации заявить о грубом вмешательстве союзников во внутренние дела Франции. Адвокат Нея Беррье пользуется ситуацией и заявляет, что маршал «пал жертвой эмигрантов и иностранных кругов», что маршал обречён на наказание, которое столь же прискорбно, сколь и неотвратимо. Пэры, оставаясь убеждёнными роялистами, всё же возмущаются речью председателя Совета. «Разве так, — вопрошают они, — следует разговаривать с судьями? Или правительство принимает нас за палачей?» Многие говорят о своем намерении покинуть столицу или «заболеть».^{419} Таким образом, министры вынуждены смягчить тон, соглашаясь, что следует соблюдать процедуру обычного процесса, как это имеет место в ходе рассмотрения уголовных дел во французских судах. В аристократических же салонах, напротив, обращение герцога Ришелье всячески превозносится. Аристократы остервенело повторяют, что если процесс Нея не будет доведён до конца, то Франция заплатит за это больше, чем двумя тысячами жизней. Демарш правительства, выраженный в речи Ришелье, встречен с искренним облегчением. Самые ярые роялисты видят в речи герцога лишь некоторое неравенство подхода, обусловленное обстоятельствами, которые следует учитывать, а не проявление деспотизма. «Возможно, когда вы получите это письмо, — пишет Шарль де Ремюза своей матери — обвиняемый будет казнён. Видимо, его обезглавят. Всё это величественно и страшно».^{420}