Маршал Ней

Наполеон! До встречи с ним Ней старается разобраться в своих противоречивых поступках. Без смущения он вспоминает горделивую радость, которую испытал в Лон-ле-Сонье, зачитывая воззвание, но он не забыл о чувстве неловкости, которое испытывал, когда признавался себе, что вновь капитулировал перед прежним повелителем, к которому больше не испытывал тёплых чувств. Сердце маршала сжимается, когда он составляет письменное оправдание, которое намерен вручить Императору. История не перестаёт бросать его из одного лагеря в другой. Ней ощущает себя орудием судьбы. Такую роль он считает своим долгом, которому следует, не рассуждая. Так Ней движется к катастрофе, считая свой выбор оправданным, примером жертвенности, как её понимали в античные времена.^{366}

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Опостылевшая война

Неужели для меня не найдётся пули или ядра?

Ней, деревня Катр-Бра

В 1884 году в маленькой деревушке Планшенуа, расположенной примерно в семи километрах к югу от Ватерлоо, ещё проживал девяностодвухлетний старик, который помнил аромат лукового супа, приготовленного им для маршала Нея накануне исторического сражения. Как реликвию старик сохранял пропуск, подписанный князем Москворецким. Пропуск был нужен для поездки за луком.^{367} За исключением истории с супом этот долгожитель ничего не смог вспомнить, хотя и был свидетелем кровавого сражения, в котором ничего толком не разобрал кроме момента окончательного разгрома. Точно также миланец благородного происхождения Фабрицио дель Донго, герой Стендаля из «Пармской обители», видел только конец битвы. Молодой человек во власти мыслей о славе и о свободе, был «охвачен детским восхищением» при виде маршала Нея, отдающего приказы среди свистящих ядер, взметавших тучи земли, среди стонов и криков раненых.

18 июня 1815 года в присутствии Нея Наполеон, склонившись над картами, предсказал:

— У нас девяносто шансов из ста. Скептически настроенный маршал возразил:

— Веллингтон не так прост, как думает Ваше Величество. Если Ней и не утратил своей легендарной храбрости, то всё же он шёл в бой не столько, чтобы победить, сколько из желания скорее со всем покончить.

Маршал Ней снова увидел Императора 18 марта в Осере. Прибыв в этот город, где его встречал Гамо, префект департамента Йонна и свояк Нея, Наполеон, с удивлением поглядев на фасад здания префектуры, расхохотался. По приказу Гамо, «проявившего себя полным глупцом», как скажет потом Император, рабочие старались соскрести лилии, уже одиннадцать месяцев скрывавшие орла.^{368} Наполеон не забыл, что в прошлом году его отъезд в ссылку был воспринят совершенно равнодушно, именно поэтому ситуация представлялась ему особенно забавной. Гамо, недавно награждённый графом д’Артуа за усердную службу, организовал встречу Нея и Императора. К сожалению, исторический разговор состоялся в префектуре при закрытых дверях, поэтому точное воспроизведение некоторыми авторами, в частности, Флери де Шабулоном, слов, сказанных Неем, следует рассматривать как чистый вымысел.

Набравшись храбрости, маршал заявил Наполеону, что теперь не следует больше думать о победах и завоеваниях, но что вероятность серьёзной угрозы Императору крайне мала, конечно, при условии, что он «не намерен снова сделаться тираном». Ней стремился оправдать своё предательство в 1814 году рядом упрёков, адресованных Бонапарту, но тот прервал его, крепко обняв своего старого помощника. Среди солдат Нея ходили разговоры о довольно холодном приёме, оказанном Наполеоном маршалу.^{369} В самом деле, маршал, как всегда, перестарался, что было с раздражением воспринято Наполеоном, особенно когда он увидел откровенную радость последнего. Ней обнимал всех офицеров императорского штаба, не зная, как ещё можно выразить свой энтузиазм от того, что снова находится среди них.

Для Наполеона главное заключалось в том, что он устранил столь порывистого военачальника со своего пути и отныне проявлял по отношению к Нею высокомерное доверие, если так можно выразиться. Он играл с ним, как кошка, отпускающая мышь не дальше, чем на длину своей лапы. Ток взаимопонимания больше не соединял их. О чем ещё они могли говорить, кроме военной ситуации? Взгляды, адресованные друг другу, были гораздо красноречивее. Эти взгляды, выражавшие глубинные устремления души, заменяли слова. Наполеон ничем не показал, что понял растерянность в поведении Нея. Противоречивые мнения относительно князя Москворецкого звучали повсюду, двусмысленность его положения была более чем очевидной.

Узнав о предательстве маршала, Людовик XVIII с болью воскликнул: «Ничтожество! Для него не существует понятия чести!»^{370} Король, переполненный отвращением к Нею, был вынужден бежать из Парижа. Огорчённые роялисты с горькой иронией повторяли двустишие:

Кто беды Франции принёс?
То ли курносый, то ль с горбинкой нос.^{371}