Маршальский жезл

– Иногда в карауле такое случается - уму непостижимо. Вот со мной на первом году службы произошло ЧП, даже рассказывать неудобно.

– Расскажите, мы же свои, - попросили солдаты.

– Ну ладно. Слушайте! Был я, как и вы, солдатом.

И однажды назначили меня в караул. Да не куда-нибудь, а к знамени полка. Струхнул я сначала. А потом заступил на пост, огляделся. Вижу, ничего страшного нет: знамя стоит в нише, сзади и с боков никто ко мне не подойдет, ну а спереди я все вижу и чужого не подпущу. До того я успокоился, что, когда третий раз заступил на пост, скуку почувствовал. Была середина ночи, в штабе тихо, никого нет. Дай, думаю, присяду. Если разводящий со сменой пойдет, я его еще на подходе через открытую дверь увижу. Ну, около знамени, как вы знаете, всегда стоит денежный ящик. На нем я и примостился. Сижу отдыхаю, на дверь поглядываю. Отдохнул. Хватит, думаю, сидеть, скоро разводящий придет. И только начал подниматься, вдруг чувствую - брюки мои к чему-то прилипли! Мать честная, подо мной же печать! Я, значит, на нее уселся, она подтаяла и к штанам прилипла. Что делать? Подняться - печать нарушу, а потом скажут, что в ящике миллион был! Солдаты дружно засмеялись.

– Стал я думать: как быть? - продолжал Май. - Остаться сидеть - накажут: часовой при знамени - и вдруг сидит! Такого, наверное, никогда не было. Сорвать печать еще страшнее. Что я пережил за те минуты, сказать невозможно. В общем, досиделся до прихода разводящего. Тот как глянул на меня, так глаза у него от удивления четырехугольными сделались.

«Товарищ Май, - говорит он, - что же вы сидите?»

«Так точно, - отвечаю, - товарищ сержант, сижу!»

«Да вы что? С ума сошли?»

«Никак нет, я приклеенный!»

«Куда приклеенный? А ну, встать!»

«Пока начфин не придет, подняться не могу. Пусть сам увидит, что печать подо мной целая».

Вызвали начфина. Сняли меня с поста. За такое несение службы, конечно, строго наказали. Но с тех пор я никогда не нарушал обязанностей часового.

Я смеялся вместе со всеми и сказал старшине:

– Вот видите, у вас хоть курьез получился, а у нас ничего.

– Ну, брат, я тебе такого курьеза не желаю, - возразил Май. - Позор на весь полк.

– Нам о подвигах говорили перед заступлением, а где их совершить?

Старшина стал серьезным. Посмотрел на нас внимательным взглядом и твердо сказал:

– Мысли у вас, ребята, хорошие. Идут они от молодости, кровь играет - действий просит. Это нормально. А про подвиг я вам так скажу: вы его совершите обязательно. Когда - не знаю, где - не ведаю: на посту, на войне или на работе в гражданке, но совершите. Готовность к подвигу - это уже первый шаг к нему. И вы его сделали… Ну а теперь дуйте спать, устали, наверное, за сутки.

Я вместе со всеми пошел в казарму. Но вдруг спохватился. А беседа, которую он обещал лейтенанту? Стоп. Он же провел ее! Провел так, что я даже не заметил этого мероприятия. Хитер старшина!

Пришла весна. Забурлили соки в природе. Ожила пустыня, будто новеньким зеленым бархатом покрылась. Я думал, пустыня всегда одинаково песчаная. А тут ни одного желтого бархана. Сочная, яркая зелень. Ходят по холмам разжиревшие барашки. Ползают черепахи тысячами. Греются на солнышке костяные бугорки, не торопясь жуют травку. Мы с занятий по тактике привозим в бронетранспортере черепах сотнями. Старшина Май ругается:

– Ну чего не видели? Черепаха и черепаха. В поле позабавились, и хватит. Зачем сюда тащить?

Тащим. Не только черепах, цветы - целыми охапками. Вселилась в людей какая-то мечтательность. Пока идут занятия, ни минуты свободной нет - весну не замечаем. А вот выполнено все по расписанию, отобедали, почистили оружие, подготовились к следующему дню, вышли на солнышко, глотнули хмельного весеннего ветра - и побежал этот ветерок по жилам. Заволновалось сердце, затрепетало, так бы и полетел домой! Прикинешь, как еще не скоро это будет, - и засосет в груди.

Не у меня одного такое настроение. Лирическая грусть, видно, охватывает всех. В такие часы мы берем гитару из ленинской комнаты и уходим в укромный уголок за казарму.

Сержант Волынец с нами не ходит: наверное, боится потерять авторитет старшего. Не ходит и Куцан. Человек практичный, он лирику не признает, подшучивает:

– Опять выть будете?

Мы садимся в кружок. В центре - Вадим Соболевский. Его хоть и недолюбливают как человека, но признают певцом и слушают охотно. Сначала он перебирает струны. Настраивается на лирический лад. Потом, пробежав по грифу тонкими, длинными пальцами, негромко, без напряжения произносит нараспев:

Мы с тобой одной веревкой связаны,

стали оба мы скалолазами.

Есть в его манере петь что-то блатное. И «акцент» этот нам нравится, хотя ничего общего с преступным миром у нас нет.

Поет Вадим и фронтовые песни.

То ли весна, то ли тоска, то ли слова песни, а скорее, все это вместе чарует меня. Я забываю окружающее, уношусь в воображение куда-то далеко.

Я был ранен, и капля за каплей

Кровь горячая стыла в снегу.

Медсестра, дорогая Анюта,

Прошептала: «Сейчас помогу».

Дул холодный порывистый ветер,

И во фляге застыла вода.

Нашу встречу в тот зимний вечер

Не забыть ни за что, никогда.