Маршалы Наполеона

28 марта 1799 г. Ней получает новое повышение: теперь он — дивизионный генерал^{426}. Удивительно, но это заслуженное им отличие скорее озадачивает Нея. В противоположность большинству военных он совсем не честолюбив в том плане, что он нисколько не гонится, а следовательно, и не особенно ценит всякого рода внешние атрибуты славы вроде чинов, званий, орденов и тому подобных отличий. Слава быть со своими солдатами в самом опасном месте, слава разделять с ними все тяготы службы, честно исполнять свой долг — все это для Нея неизмеримо важнее пустых и пышных званий, чванного самодовольства выскочки. К тому же он не уверен, соответствуют ли новому высокому чину его способности. Когда вскоре после повышения правительство решает поручить Нею временно исполнять обязанности командующего Рейнской армии Республики[156], он почти с испугом пишет Директории: «Учли ли вы недостаточность моих военных способностей для того, чтобы доверить мне столь высокую должность?»^{427}.

Власть предержащие не обращают внимания на генеральскую скромность. В начале мая 1799 г. генерал Мишель Ней командует легкой кавалерией Гельвецкой армии, а три недели спустя — гвардейской дивизией, причем его непосредственным начальником здесь является генерал Николя-Шарль Удино, впоследствии, как и сам Ней, один из наполеоновских маршалов.

Удино

Из писем к Нею той поры сохранились немногие, но среди них есть одно в высшей степени интересное, поскольку оно подтверждает редкостное для военного человека отсутствие у адресата чего-либо даже отдаленно напоминающего тщеславие. Автор этого письма — Бернадот, сослуживец Нея по Рейнской армии. «Посмотри вокруг себя, мой дорогой Ней, — писал ему Бернадот 14 мая 1799 г., — и честно мне ответь: разве твоя совесть не повелевает тебе распрощаться со скромностью, которая становится ложной и даже опасной тогда, когда она чрезмерна. Нам нужны герои, сердцам которых неведом страх, соблазны и которые, сверх того, исполнены благородного честолюбия… У кого, как не у тебя предостаточно этих талантов и качеств?.. Прощай, мой дорогой Ней. Я говорю с тобой как отец, но… так же как и тот, кто связан с тобой узами искренней дружбы и огромного уважения»^{428}.

Отважно сражаясь в рядах Рейнской армии, «Ней, как и все прочие военные его эпохи, с осуждением относился к гражданскому обществу из-за его нестабильности, его аморальности и… развращенности»^{429}. Всегда пользующийся популярностью в стране, сотрясаемой глубоким и всеобъемлющим кризисом, лозунг «сильной руки», по-видимому, не был неприемлем для такого человека, как Мишель Ней. Поэтому нет ничего удивительного в том, что низвержение агрессивно-бессильной и фатально бездарной Директории в результате переворота 18 брюмера 1799 г. вполне им одобряется. Месяц спустя после этого знаменательного события в письме к командиру эскадрона Денуайе Ней с энтузиазмом рассуждал о преобразованном правительстве, искренне желающем блага для Республики, и об офицере[157], способном оказать важные услуги Отечеству^{430}. Правда, на основе этого письма Нея все же будет неправильным предположить, что он увидел в «революции 18 брюмера» нечто совсем отличное от всего происходившего во Франции начиная с 1798 г. В его представлении первый консул — генерал Бонапарт был всего-навсего первым магистратом Республики и никем иным. То, что Ней — республиканец, не подлежит ни малейшему сомнению. Прежде всего это объясняется тем, что он «рейнец». «Эта новая великая Рейнская армия, — писал об армии Рейна 1799 г. Альбер Ван-даль, — …насчитывала в своих рядах благороднейшие силы Франции; она была проникнута энергическим революционным духом и гораздо меньше предана Бонапарту чем свободе. Многие офицеры и солдаты в ней не отделяли воинского долга от долга гражданина. Именно в силу своих добродетелей и страстей эта армия была не слишком податлива…»^{431}.

Другое объяснение республиканизма Нея состоит в том, что, невзирая на изъяны своего образования, Мишель прекрасно понимал: революция и республика дали ему все; без них деревенский мальчонка из Саррлуи, наверное, мог заслужить в самом лучшем случае сержантские нашивки и ничего больше… О людях, подобных Нею, один роялистский автор писал буквально следующее: «Имея существование свое от революции, которой они предались, сии генералы защищали оную с настоятельностью воли, которая полагала, что не сделано еще ничего, когда осталось что-либо еще предпринимать, и с приверженностью, не знающею иных пределов, кроме смерти»^{432}.

Бонапарт — первый консул

Приветствуя переворот 18 брюмера, Ней, однако, — далеко не бонапартист. «Поверьте мне, мой дорогой генерал, — пишет он своему другу Лекурбу в ноябре 1799 г., — мое единственное честолюбие состоит в том, чтобы исполнить свой долг. Я никогда не унижусь до того, чтобы служить отдельным людям. Я всегда думаю лишь о моей стране… и пожертвую ради нее всем, если обстоятельства того потребуют»^{433}.