Маршрут Эдуарда Райнера

Райнер открыл глаза, но не шевельнул даже пальцем: он хотел удержать ощущение моря. Он смотрел через открытое окно на ночную кирпичную стену проходного двора и уже понимал, что это был только сон, хотя все тело ощущало сопротивление теплой морской воды и запах конского пота, льда и соли все еще держался в ноздрях. Он плыл, мощно раздвигая воду, среди таких же, как он, коней, которые знали его давно, которые переговаривались без слов, фыркали, играли и щурились на солнечную рябь в тени сахаристобелых спокойных айсбергов. Это были кони с торсами и лицами людей, и он никак не мог вспомнить, как они называются. Он был рад, что они существуют на самом деле, но как они называются? Он никак не мог вспомнить, и это мешало наслаждению и еще, может быть, радужные пятна на воде, слишком теплой для Арктики, поэтому он, наверное, и проснулся, а сейчас вспоминает, как их звали. Его не удивляло ничто во снах и сейчас тоже не удивило, потому что он запретил себе думать о том, на что нет ответа, давно запретил, это стало привычкой.

В соседней комнате скрипнул диван, и он закрыл глаза. Что-то надо было сделать, чтобы жить. Уехать, да, но куда? Лето было сорвано, потому что он порвал контракт: маршрут на Таймыр ему нравился, но группа не нравилась, особенно этот геодезист, Харченко. Слишком много народу. Слишком много командует этот Харченко.

Он попытался заснуть, но на сквозняке было душно. В Подмосковье даже трава пахнет людьми, а в городе у нее нет запаха совсем. Сколько дней еще ждать до 7 августа?.. Этих коней-людей звали кентаврами. Вот, вспомнил. Кентавры. И никто их не видел, кроме него, никогда.

з

Райнер помог втолкнуть сорокакилограммовый тюк с байдой на верхнюю полку и сел к окну. Дима тоже сел. Он обливался потом. Из-под столика что-то урчало, повышая тон, он нагнулся и увидел лайку. Она лежала, вытянув морду по полу, и скалилась на его ногу. Это была старая грязно-белая лайка.

— Нельзя, Вега! — сказал Райнер.

Дима боялся шевельнуть ногой.

— Собачка, — сказал он. — Как ее? Вега?

Райнер не ответил: он стаскивал рубашку. Дима и сосед смотрели на него с удивлением: голый Райнер был мускулист, как борец, седая шерсть курчавилась на груди.

— Тронемся — помоемся, — сказал он и привалился к перегородке потной спиной.

Сосед, долговолосый парень лет тридцати, тоже снял рубашку, но майку не снял.

— Далеко ли, охотники? — спросил он. — Я до Петрозаводску, из Сочей еду, отдохнул.

— Хорошо там? — спросил Дима из вежливости.

— Неплохо погуляли! Было с собой четыреста, осталось тридцать. У нас на целлюлозном зарплата ничего. А ты учишься, студент?

— Да.

— Я сразу вижу — студент, глаз имею!

Дима уловил струйку перегара, прикрыл глаза: в купе, в желтоватой мути, нечем было дышать. Они смотрели, как за этой мутью поползли перрон, люди, эстакады, заборы, корпуса, а потом загремело, закачало, набирая скорость, швыряя на стрелках.

— Прощай, столица нашей Родины Москва! — сказал парень и ловко достал откуда-то пол-литра. — Сейчас обмоем разлуку! — сказал он весело и гордо.

Проводница открыла дверь.

— Нам две постели, — сказал Райнер. — Чай будет?

— Билеты сдавайте, — сказала она. — Все будет.

— Что-то ты, Маруся, невеселая! — сказал парень.

— Какая я тебе Маруся, сынок?

— Ну уж и сынок! Да такие, как ты, еще…

— Туалет открыт? — спросил Райнер.

— Подождете. Только отъехали. Это ваша собака? Намордник где?

Райнер ушел в туалет и долго не возвращался. Парень налил себе и Диме.

— Ждать не могу, — объяснил он. — Давай со знакомством.

Они выпили и закусили салом. Диму слегка затошнило.

— Мне хватит, — сказал он.

— Ничего, пройдет и по второй! — Парень чокнулся и заглотнул теплую водку, покривился.

Райнер вернулся свежий, бодрый, расческой поправил косой пробор, сел.

— Догоняйте, — сказал парень. — Штрафную.

— Не пью.

— Не пьет тот, кому не подносят. Ну, поехали!

— Не пью я.

— Пятьдесят грамм для вас на глоток. Уважьте, я угощаю!

— Я не пью.

В третий раз это прозвучало предостережением. Парень растерянно поболтал водку в стакане, зло крякнул, опрокинул в рот, задвигал кадыком. Потом шумно выдохнул, отер губы, оглядел всех подозрительно. Дима заметил щетинку мокрую на губе, немытые космы за ухом, опустил взгляд. Парень схватил с газеты помидор, сочно откусил, зажевал.

— Сука ты, — сказал он Райнеру гнусаво, ненавистно.

Райнер не изменился, только щеки отвердели, стали как доски, поднялись, уперлись в парня маленькие зрачки.

— Что еще? — спросил он тихо. — Чтоб через минуту на столе было чисто.

— Чисто?! Нашел холуя, да я таких…

Парень схватил бутылку, Дима привстал, но парень стал запихивать пол-литра в карман, губы его прыгали.

— Да я такую интеллигенцию видал в гробу, мы найдем с кем посидеть, мы вас понимаем, мы вас… — Уже в коридоре заматюгал-ся во весь голос, сплюнул, ушел.

Тогда Дима услышал непрерывное негромкое рычание под столом, увидел зелень за грязным стеклом, непроницаемое лицо Райнера. Он стал вытирать столик. Райнер опустил раму до конца и начал стелить постель. Сквозняк гулял по купе, шевелил волосы.