Марта из Идар-Оберштайна

В свой первый рабочий день Анна достала блокнот и стала записывать, где должны висеть шубы из мутона, а где – из норки с золотистой лисой, выращенной на специальных фермах. Специфику летних и зимних продаж. Правила ухода за карманами. Хозяйка кивала и любовно поглаживала шелковистый мех.

Шум стоял как в преисподней. Разносчики китайских газет выкрикивали новости, а цыгане с закопченной кастрюлькой, из которой выбивался едкий пар, напоминающий марихуану, болтали на смеси русского и креольского. Торговцы подзывали их пальцем, приподнимали крышку, делали глубокий вдох и платили за «понюшку» пятерку. Позже Анна узнала: трава называется испан, растет в горах Таджикистана и приносит удачу. Если товар не идет, следует окурить палатку.

Девушка даже не подозревала, что можно так много и так надрывно работать. День, оказывается, длинный, как медленный углевод, живущий в макаронине, и безразмерный на манер дешевого кольца, способного налезть на любой, даже самый упитанный палец. Ночь, напротив, всего лишь миг. Одна жалкая, закатившаяся под трюмо секунда. Стоило Анне уложить голову на подушку и представить звонок, разливающийся по коридорам диковинной песней, классную доску, покрытую темной эмалью, и Сервантеса с его Санчо Пансой, как тут же оживал будильник, взбирался петухом на жердь, задирал тощую шею и начинал нервно свистеть. В половине пятого утра девушка выбегала на улицу и наблюдала сугробы – точь-в-точь завитые бараньи головы. Темные заспанные окна и карабкающиеся по не очищенным от снега дорогам маршрутные такси. В пять уже вовсю развешивала модные «автоледи», «гусеницы», собачьи и козьи полушубки и, конечно же, королеву-норку. Встречала первых оптовиков и ошалевших от вида пятнистого, серебристого, глянцевого черного меха покупателей. Приструнивала завистливого соседа, торгующего шапками-формовками и вещающего вслед каждой счастливице: «Чем богаче шуба, тем короче поездка в автобусе».

Выходные стали непозволительной роскошью, приходилось наряжать манекены и с высокой температурой и сухим кашлем рассказывать, кто такой хонорик[25]. Ее хозяйка, красавица вьетнамка, научила «учительницу» многослойно одеваться, мастерски торговаться и быстро определять размеры самых разных дам. Иногда угощала фирменными голубцами или блинчиками «нэм» – крохотными, на один укус, завернутыми в рисовую бумагу. Позволяла в случае приступов мигрени немного вздремнуть, укрывшись неходовой стриженой нутрией.

Получив первую зарплату в сумме тысячи долларов, девушка долго рассматривала невиданные зеленые купюры. Складывала, трогала пальцем шершавую хлопковую поверхность, подносила к свету. Купила теплые сапоги, отдаленно напоминающие эскимосские унты, отправила деньги родителям и порадовала квартирную хозяйку книгой о повседневной жизни средневековых москвичей. К Анне быстро вернулся привычный позитив и, наблюдая хандру торгующих кожаными плащами или слушая их скулеж по поводу московских сквозняков, подбадривала:

– Девчонки, прорвемся! Сколько той зимы – январь, май, а там и лето.

Однажды в ее ряд затесалась тетка, сманившая огнями Москвы. Увидев девушку, завистливо протянула:

– Ну ты и ушлая! Какое место себе отхватила! И как тебе здесь?

Анна подняла на нее свои увлажнившиеся глаза:

– А я не здесь.

– То есть?

– Я представляю себя в классе и рассказываю о звездном небе или строении человека.

Та хмыкнула:

– Ну и дура.

С приходом весны запахло гиацинтами, ландышем, черемухой, мизерным городским солнцем и дном Москвы-реки. Андреевским прудом и Нескучным садом. Каменным углем, чистящими средствами и вишневым цветом. Ветры наконец-то поутихли, дубы прибарахлились, небо смыло плотный тональный крем. В один из сумбурных майских дней позвонил папа и сообщил, что в школе освободилось место: «Так что хватит торговать медвежьими шкурами, давай дуй домой!» Девушка обрадовалась, посмотрела другим взглядом на контейнер и решилась сделать себе подарок в виде шубы из натуральной норки.

Дорабатывала сезон лихо. Мех упал в цене, и народ шел косяком. Она едва успевала паковать полушубки и консультировать о правилах ухода. Когда прощалась с квартирной хозяйкой, обе плакали. Анна сердечно благодарила и обещала звонить. Та качала головой, просила не беспокоиться и куталась среди лета в подаренное меховое манто. Рассказывала о какой-то женщине в тугом корсете и платье со шлейфом, укладывающимся веером вокруг туфель. Она появлялась к пятичасовому чаю с засахаренным миндалем или с парижским драже и описывала свои впечатления от киевского вокзала, ежедневно принимающего и отправляющего по семь курьерских, почтовых и товарно-пассажирских поездов. Анна болезненно сжималась и обнимала старушку изо всех сил. Эйнемская наследница медленно и необратимо заболевала не то болезнью Пика, не то Альцгеймера.

Вернувшись домой, Анна первым делом купила и обставила квартиру. В их городе цены на недвижимость оказались смешными, и однокомнатная ей обошлась в тысячу долларов.