— По-моему, ты девушка что надо, — медленно произнес он, одобрительно оглядев ее. Но она обиделась — к чему эта похвала? Ведь они говорили о высоких материях! Почему же тогда эти нотки в его голосе? И она посмотрела на него так же сурово, как он только что смотрел на нее.
— Все это хорошо для тебя, ты мужчина, — сказала она с горечью и без всякого кокетства.
— Это будет хорошо и для тебя! — не без скрытого намека, весело и даже дерзко заметил он и рассмеялся, надеясь, что она будет вторить ему.
Но Марта лишь бросила на него обиженный взгляд и пробормотала:
— Ой, пошел ты к черту!
И снова, как в тот раз, выбежала из комнаты на яркий солнечный свет. Не успела она выйти за дверь, как поняла, что оказалась такой же уязвимой и обидчивой, каким, по ее словам, был он, и чуть не вернулась. Но гордость удержала ее. И она пошла дальше.
Улицы поселка словно вымерли. Было четыре часа пополудни. На бескрайнем безоблачном небе распухшее солнце проглядывало сквозь красноватую дымку зноя; жестяные крыши давали тусклый, сумеречный отблеск. Похоже было, что скоро пойдет дождь, а пока что продолговатый пруд с коричневой водой, окаймленной потрескавшейся грязью, настолько высох, что от него осталась только лужица. Перед баром стояло с полдюжины больших автомобилей; возле станции — штук двадцать машин похуже, в том числе и машина ван Ренсберга, и все они были набиты детьми самых разных возрастов.
«Африкандерский элемент» — как называют местных жителей англичане — приехал сюда за почтой.
Обычно легче подмечать нелепости и противоречия в социальной системе той или иной страны, когда находишься за ее пределами, и очень трудно — когда сам вырос в этой стране. Марта, пожалуй десятки раз видевшая эту картину, будто только сейчас прозрела — быть может, оттого, что она чувствовала себя обиженной и отвергнутой Джоссом, — ибо в поведении и в характерах этих людей было что-то, перекликавшееся в данную минуту с ее собственными чувствами.