Марта Квест

Марни принужденно улыбалась; она растерянно посмотрела на спину своего отца, и Марта тотчас пожалела, что подошла к ним. Взглянув через плечо мистера ван Ренсберга, она увидела, что он читает самую ярую националистическую газету из всех, издающихся на юге Африки, и хотя она не знала языка, ей не трудно было понять, что там написано, ибо слова и выражения, которыми пользуются националисты, одни и те же на любом языке. Но сознание, что человек с коротко подстриженными черными волосами разделяет мнения, наверняка содержащие протест против самого существования англичан в этой стране, побудило Марту понизить голос, точно она совершала преступление, и сказать, обращаясь к Марни:

— Почему бы тебе не зайти ко мне как-нибудь на днях?

— Я бы с удовольствием зашла, право же, с удовольствием, — сказала Марни тоже вполголоса, еще раз бросив взгляд на отца. — Твое платье, Марта, — просто блеск, — добавила она. — Ты мне не дашь снять фасон?

— Конечно. — Марта поглядела на несколько располневшую фигуру Марни. — Приезжай к нам на целый день…

Она проговорила это чуть ли не шепотом: нелепость происходящего злила ее. Затем они с Марни торопливо простились, улыбнувшись друг другу, точно двое заговорщиков. Марта улыбнулась также приятному молодому человеку, сидевшему на переднем сиденье, и быстро направилась обратно в лавку.

Она не нашла никого, кто подвез бы ее домой. А ей очень улыбалась мысль пройтись пешком; она так и сделала бы, но… девушка представила себе, сколько глаз будет с любопытством следить за ней, если она отправится одна пешком по дороге, где за день может пройти десяток машин. Ведь «белые девушки не должны…». Итак, она стояла в раздумье на веранде, как вдруг увидела приближающегося к ней Джосса и невольно улыбнулась: хоть Марта и относилась к Джоссу с большой теплотой, его занятный вид рассмешил ее. На нем был строгий темный костюм, под мышкой он держал книжки и ступал как-то осторожно, не торопясь, глядя себе под ноги и слегка сутулясь. Он уже сейчас казался тем чинным юристом, каким стремился стать; среди этих загорелых, одетых в хаки людей он производил впечатление обитателя другой планеты; он знал это и был этому рад. Ведь все эти фермеры — дети земли: прежде всего бросалось в глаза их могучее тело — сильные плечи, голые мускулистые ноги, точно вылитые из бронзы, широкий, пружинистый шаг или мощный бросок руки при ходьбе; двигались они на редкость красиво — свободно, неторопливо, под стать бескрайним просторам страны: здесь не увидишь неуверенной и осторожной походки человека, тщательно следящего за тем, чтобы не столкнуться с кем-нибудь. Да, здесь достаточно места, чтобы издали рассмотреть человека, будь то мужчина или женщина, — охватить взглядом с головы до ног. Потому-то вы прежде всего и замечаете самое характерное: походку, манеру держаться, а уж потом видите лицо. И до чего же оно совпадает с первоначальным впечатлением от человека — какие у всех этих людей красивые, честные лица, правдивые, здоровые, не ведающие страха, ни от кого не таящиеся. И наконец — глаза. Они завершают впечатление — посмотрите этим людям прямо в глаза: они встретят ваш взгляд открыто, без тени фальши. Нам нечего скрывать, говорят эти глаза: все на виду — хотите берите, хотите нет. Но в глубине этих дружелюбных карих, этих приветливых голубых глаз вы неизменно уловите какое-то смущение — трудно определить, что это, но заметно оно, пожалуй, яснее всего в минуту смеха. Человек рассмеется громко, заразительно, от всей души, а глаза смотрят куда-то в сторону: они как бы не здесь, они отсутствуют, в них какая-то пустота, чего-то недостает. Возьмите хотя бы статных молодых колонистов, разгуливающих по Стрэнду со своими английскими родственниками. Какая красивая молодежь, как они сложены: на голову выше всех остальных, загорелые, мускулистые, сильные, как лошади. А теперь загляните им в глаза. Они словно говорят: «Чего вы от нас хотите? Разве вам недостаточно нашего тела?» Вы уловите в них легкое раздражение, а в глубине зрачка не обнаружите той мягкой светящейся тьмы, которая там должна быть. Чего-то в этих глазах недостает.

По-видимому, нельзя иметь и то и другое, надо сделать выбор — и Джосс выбрал без колебания.

Глядя на него, Марта почувствовала, как в ней пробуждается неуместная, но вполне определенная жалость. Почему жалость? Ведь она завидовала ему до боли: он-то знает, чего хочет, и знает, как этого добиться. Она продолжала смотреть на подтянутую фигуру Джосса в темно-сером фланелевом костюме, — вот он осторожно переходит залитую солнцем пыльную площадь, и кажется, будто каждый нерв и каждый мускул его тела служат прямыми проводниками его воли. Марта видела, как он прямо, в упор смотрит перед собой, весь в этом взгляде, так что настоящее представление о нем можно получить, лишь заглянув ему в глаза. Марта видела, какая разница между Джоссом и всеми этими фермерами, и отчасти завидовала ему, а отчасти его жалела. Жалела? Почему? Разве человек, который знает, что он выбрал и почему, достоин жалости?